Грехи и молитвы - Ира Малинник
«Ты слеп, Абеле».
Епископ скомкал письмо и бросил его в огонь догорающего камина. Лист бумаги тут же съежился, точно боясь неподвижного взгляда мужчины. Бумага давно превратилась в пепел, а епископ все так же неподвижно сидел в своем кресле, устремив пустой взгляд куда-то далеко — то ли в Ареццо, то ли в безымянную деревню, откуда писал Карл.
Той ночью, Абеле Грассо впервые приснился кошмар. То не был четкий сон, который обычно так похож на явь — это были туманные образы, отрывки чего-то, что камнем лежало на душе епископа, но никогда не видело света.
В этом сне, Абеле видел руки — свои руки, держащие тяжелый кубок с вином. А потом, точно сами по себе, эти руки — еще молодые, с белой кожей, нетронутой морщинами и временем, — поставили кубок на тяжелый дубовый стол и достали откуда-то маленькую склянку, пузырек из темного стекла.
Абеле моргнул, и картинка сменилась. Перед ним было лицо человека, которого он не узнавал — а человек смотрел на него с ужасом. На лице человека застыли вытаращенные глаза — а потом он закатил их так сильно, что остались только бледные, желтоватые белки. Рот человека искривился, раскрылся в безмолвном крике, но Абеле не был уверен, кому человек кричал. Звал ли он Абеле или звал на помощь? Знакомы ли они?
Внезапно, лицо безымянного человека исчезло. Абеле смотрел на Деву Марию. Искусно вырезанная статуя из белоснежного мрамора стояла посреди черной, маленькой церкви. Окна были грубо заколочены досками, но свет не проникал даже сквозь щели, ибо за окнами была тьма. От статуи шел мягкий, теплый свет, и Абеле попытался подойти к ней, но статуя внезапно отдалилась, оставляя мужчину во мраке. Он снова сделал шаг вперед, и снова статуя ускользнула от него, а откуда-то из-за его спины послышался тихий смех.
Абеле не выдержал, сорвался на бег, но споткнулся и упал на пол. Падая, он неловко выставил перед собой руки, точно стараясь защититься от удара, но тут же взвыл от боли — его ладони пронзили ржавые гвозди, торчащие из досок пола. Мужчина попытался встать, но гвозди надежно удерживали его, не давая подняться, разрывая плоть ладони изнутри. Подняв лицо к статуе, Абеле почувствовал, что по его лицу текут слезы — и, словно в ответ на его страдания, статуя Девы Марии заплакала кровавыми слезами, а потом все заволокла тьма.
Епископ проснулся от собственного крика, и долго не мог унять бешено колотящееся сердце. Его голова болела, а перед глазами точно повисла плотная пелена тумана. Кое-как встав с кровати, наощупь, Абеле Грассо поднялся и подошел к прикроватному столику, где стоял графин воды. Пролив половину воды на себя, мужчина трясущимися руками поднес стакан к губам и сделал жадный глоток.
— Всегда ради Церкви, — жалобно сказал он тишине своих покоев. — Всегда во благо Господа.
Никто не ответил ему. Абеле Грассо, епископ Флорентийской епархии, тихо заплакал.
Глава 18. Сплетение дорог
— Сеньор Томас… — голос Дарио дрожал. — Это вправду вы?
— Это вправду я, — Томас тепло улыбнулся ему, а потом резко встал и подошел к своему другу, чтобы обнять его. — Ох, Дарио, как я рад, что вернулся. И благодарить за это я должен именно тебя.
«Спасибо, что не забываешь о моем скромном вкладе», пробормотал глухой голос Астарота. Томас невольно ухмыльнулся.
«Grazie. Спасибо”, подумал он. «Я знаю, что это была твоя идея».
«Но благодаришь ты не виночерпия, а сосуд».
— Чему вы улыбаетесь, сеньор? — Дарио все еще не мог поверить в то, что Томас и впрямь был рядом с ним, живой и здоровый.
— Встрече с друзьями, — Томас присел рядом с ним, пошарил в седельной сумке, лежащей неподалеку, и достал оттуда флягу с вином.
«С друзьями».
«Esattamente. Именно».
Сделав приличный глоток, Томас передал флягу Дарио. Подождав, пока его друг выпьет, Томас с наслаждением вытянулся на земле и, глядя в ночное небо, спросил:
— Что произошло, пока меня… не было?
— Ничего особенного, сеньор, — ответил Дарио. — Погони за нами не было, а в пути мы не повстречали никого, кто мог бы нам навредить. Еще мы совсем рядом с Ареццо — мой дом в паре дней пути. Но прежде, чем мы обсудим, что нас там ждет, я хотел спросить…
Дарио запнулся, не зная, как задать терзающий его вопрос. Но Томас понял все без слов и без подсказки Астарота. Все так же глядя в черноту небосвода над головой, он тихо сказал:
— Я словно был в темноте. В темной воде, в которой постепенно тонул. Я слышал голоса, Дарио, но не хотел отвечать им, потому что не хотел, чтобы меня спасли. Я считал, что заслужил такую участь — заслужил навсегда погрязнуть во тьме, исчезнуть. Но он позвал меня…
— Ваш отец.
— Да, — Томас тепло улыбнулся. — Знаешь, я ведь не знал его. Он умер сразу после моего рождения, пожертвовал собой. Раньше я видел его только во снах, да и теперь не могу сказать наверняка, было ли произошедшее явью или сном.
Но он сидел передо мной во плоти, совсем как ты сейчас. Отец говорил со мной и он… Он сказал, что я не виноват. Что он не злится на меня, потому что ему не на что злиться. Он сказал, что гордится мной — и что мама гордится мной тоже.
Томас повернул голову, и Дарио увидел, что на его лице блестят слезы.
— Знаешь, было так странно видеть его. И он знал про меня все: и про Астарота, и про смерть мамы, и про поджог того дома. Тем не менее, он продолжал меня любить. Сперва, я не мог этого понять, а потом просто… принял это. Я принял его любовь, и это помогло мне простить себя.
Томас умолк. Вокруг них разливалась умиротворенная тишина, нарушаемая похрапыванием коней и редким стрекотанием ночных насекомых.
— Я рад, что вы вернулись, — искренне сказал Дарио.
— И я рад, друг мой, — ответил священник. — Но я вижу, тебя что-то тревожит.
— Ареццо, — просто ответил Дарио. — Я хотел спросить… Что мы собираемся там делать?
«Хороший вопрос. Что ты собираешься делать, мальчик?»
— Я не знаю, — Томас поднялся с земли и принялся нарочито
