Сергей Никшич - Люди из пригорода

И Клара, которой таки удалось обвести Параську вокруг пальца, вдруг вспомнила о том, что на дворе ночь, и стала собираться домой. А черт, чтобы ее окончательно довести до белого каления, повел ее по скользинкам, по которым она неслась, проклиная все на свете и набивая синяки и шишки, и дул ей в лицо обжигающим ветром, и хохотал ей прямо в ухо, и она, догадываясь, что шутки с ней шутит сам враг рода человеческого, тряслась как осиновый листок и мечтала только об одном – добраться наконец домой и прямо в одежде броситься в постель, натянуть на голову одеяло и забыться.

Вот в каком расположении духа оказалась Клара в родных пенатах. К ее удивлению, супруг не бросился ей открывать, и она получила очередную порцию снега и колючего, норовившего выморозить ее внутренности ветра. Тогда она принялась так колотить в дверь, что чуть ее не выломала, и Тоскливец, который аккурат в этот момент размещал Тапочку в одежном шкафу, уже даже заподозрил, что пришел его смертный час. И как только шкаф был надежно заперт, он положил ключ к себе в карман и, изобразив на лице глубокий сон, словно на ощупь потащился открывать дверь.

Впрочем, он был прав, что открывал дверь не глядя, потому что то зрелище, которое являла собой основательно примороженная Клара, было не для слабонервных.

Холодным смерчем ворвалась она в теплый по многим причинам дом, и Тоскливец на некоторое время был даже спасен от ее метких и колких, как дротики, замечаний относительно собственной особы. Однако продолжалось это недолго, и как только две синие сосульки, в которые мороз превратил Кларины губы, оттаяли, Гапка, сидевшая в шкафу, узнала, что дружок у нее внеутробный (что бы это не означало) и что появился он на свет несколько раньше, чем ему было положено, поэтому и открывает дверь, как проспавшая несколько тысячелетий мумия. Тоскливец по своему обыкновению отмалчивался, надеясь только на то, что бдительная его супружница не будет второй раз за вечер устраивать в доме обыск. На его счастье та действительно слишком устала с дороги и уже было забралась в постель прямо в одежде, как и собиралась, но тут вспомнила, что в шкафу она оставляла особо толстую шаль и теплый, хотя и порядком изъеденный молью плед. И она ринулась к шкафу, заранее млея от мысли, что укутается сейчас во все эти тряпки и заберется в постель, но тот был заперт и неприступен, как крепость.

– Ты чего это шкаф запер? – прошипела Клара.

– Он всегда у меня заперт, – хладнокровно солгал Тоскливец, – потому что я ключ потерял.

– Ты что?!! Опять за свое?!! Лгун! Я же открывала его, когда приехала…

– Так, может быть, это у тебя ключ? – нагло парировал Тоскливец.

Впрочем, он, видать, переборщил, потому что Клара не терпела препятствий и бросилась напролом.

Гапке, которая уже начала задыхаться в темноте, показалось, что это осатаневшая от голода волчица отчаянно ломится в хлев, чтобы напиться горячей крови, и холодные мурашки заскользили по ее белому телу… Впрочем, выхода у нее во всех смыслах не было, и ей оставалось только рассчитывать на мудрость Тоскливца.

– Может, я его топором, а, – предложил Тоскливец, – я уж сколько раз его…

– Не лги! – истошно завопила Клара. – Он же был открыт, когда я приехала.

– Так чего же он сейчас закрыт? – сонно осведомился Тоскливец.

И, быть может, ему сошла бы с рук и эта шалость, но тут обезумевшая от духоты Гапка, которую к тому же Тоскливец запихал в шкаф в шубе, вдруг поняла, что еще несколько минут и шкаф этот превратится в гроб для нее, такой молодой и красивой. И она забарабанила в дверцу из последних сил и даже пнула ее своей ножкой. Грохот, впрочем, получился изрядный, и приунывший Тоскливец, решив, что лучше получить пару оплеух от супружницы, чем замаливать грехи в зоне, хлопнул себя по лбу и вытащил из кармана заветный ключик. И вставил его в замочную скважину, но тут черт несколько перестарался, потому что на двери шкафа появился Гапкин портрет а ля натюрель. Портрет жизнерадостно хихикал и никак не походил на задыхающуюся в шкафу Гапку. Но тут дверь наконец распахнулась, и полуобморочная Гапка то ли вышла, то ли выпала из него, как птенец из гнезда. Пораженная всем этим Клара так и села на пол от изумления, а Гапка, увидев на двери шкафа свое очаровательное личико, которое строило глазки и отчаянно кокетничало, перекрестилась и заворковала в сторону Клары: «Нет, это только представить себе, иду по собственному двору, вдруг утыкаюсь в стенку, она меня обворачивает, как одеяло, и тут на тебе, Господи, в шкафу каком-то… Вот нечистая сила, спаси нас и защити от нее, Господи…». Тоскливец, который уж никак не ожидал от Гапки такой прыти, даже прослезился от изумления, понимая, что она спасла его жизнь. А обалдевшая от всего, что с ней произошло, Клара закудахтала, как встревоженная курица, и с перепугу заговорила почти басом:

– Позвольте, позвольте, Агафья Степановна, но как же это…

И тут она вспомнила, что на улице и над ней черт поиздевался, и уверовала. И даже проводила Гапку до дверей. И только потом уже в полном изнеможении рухнула в постель и сразу забылась, на свое счастье, тяжелым сном. На свое счастье, потому что ей не пришлось слышать, как всю ночь Тоскливец похрюкивал во сне от сдавленного смеха, который душил его оттого, что ему, правда, с помощью черта, удалось провести подозрительную, как Шерлок Холмс, половину.

Впрочем, его приподнятое настроение поутру развеялось, как утренний туман над озером под порывами ветра, когда он обнаружил, что в конторе, кроме него и Маринки, отирается Прыгучий Павлик и имеет наглость утверждать, что Голова принял его на работу.

– Этого не может быть! – воскликнула Маринка, до которой наконец дошло, кого судьба напророчила ей в сослуживцы.

Павлик только радостно и чуть застенчиво улыбался, выслушивая Маринкины излияния (Тоскливец по обыкновению молчал).

Но тут раздалась тяжелая поступь командора, и Голова, наполовину парализованный от зверской мигрени, на негнущихся ногах и напоминая более всего на время ожившую статую с острова Пасхи, появился в присутственном месте.

– А ты чего тут? – строго спросил он Павлика, который, однако, ни на секунду не утратил своей жизнерадостности.

Голова подозревал, и не без основания, что именно та безымянная жидкость, которую Павлик вчера представил как «настоящую и с перцем», чуть не угробила его этой ночью и почти парализовала не только конечности, но и какое-либо желание жить.

– Так вот, – бойко и вежливо ответил Павлик. – На работу пришел.

– Он говорит, что вы его вчера на работу приняли! – не выдержала Маринка, обрызгивая себя остатками французского дезодоранта и одновременно зажимая нос.