Марина Дяченко - Пещера

– Это… – Павла явно нервничала. – Господин Кович, это Тритан Тодин, эксперт…

Она запнулась; ее спутник улыбнулся:

– Эксперт из центра психологической реабилитации, – у него был богатейший голос, актерский, глубокий и низкий, с широчайшим диапазоном интонаций. – Мы вместе с Павлой работаем в одной весьма интересной программе… А в настоящий момент я помогаю ей преодолеть одну небольшую сложность. Понимаете, какую?..

Раман молчал.

Вероятно, нечто подобное испытали сегодня его актрисы. Когда в поисках нужных ассоциаций он заговорил о Пещере; растерянность, замешательство, стыд. Его ткнули носом в проблему, о которой он старательно не думал. Пытался забыть, или, что вернее, пытался обойти, обернуть на благо искусству… в частности, на благо сегодняшнему второму действию. И ведь получилось же…

– Я просил Павлу не беспокоится, – сказал он, глядя в сторону. – Забыть досадный инцидент. И по возможности не привлекать… третьих лиц…

– Не у всех ведь такие железные нервы, как у вас, – спокойно возразил Тритан Тодин. – Вы можете пережить это в одиночестве – а Павла не может… Случай, когда люди УЗНАЮТ друг друга вне Пещеры – крайне редкий случай. И часто влечет за собой психологические травмы… и даже необратимые, – Павла дернулась, Тритан Тодин успокаивающе накрыл ее ладонь своей смуглой рукой.

Что у них за отношения, подумал Раман с каким-то отстраненным любопытством. Не похожи на любовников – но вот этот жест… Это доверие, с которым льнет к своему спутнику глупая девочка Павла…

– Ну вот вы, – Тритан Тодин взглянул Раману в глаза, пристально и в то же время непринужденно. – Наверняка у вас были проблемы… в отношении сарн. Возможно, и сейчас еще…

Павла невольно огляделась, будто боясь, что разговор подслушивают; Раман тоже испытал мгновенную неловкость. Не страдая ханжеством, он все же поражен был профессиональным бесстыдством Тритана.

Он усмехнулся в ответ, сухо и вежливо:

– Нет… В настоящее время у меня нет жалоб к психоаналитику. Поверьте, когда они возникнут – я обращусь к вам самостоятельно.

Павла невольно втянула голову в плечи: девчонка тонко ловила интонации. Драматургия встречи требовала конфликта, и Раман ждал его, за широкой улыбкой скрывая напряжение; Тритан Тодин на конфликт не пошел. Даже на микроконфликт.

Он улыбнулся – так смущенно и виновато, что Раман опять поразился, на этот раз скорости его перевоплощения:

– Я не хотел вас обидеть… Простите. Но единственная моя цель – чтобы моя сотрудница Павла Нимробец пережила этот стресс целой и невредимой. И поскорее его забыла… Разве вы не поддержите меня в этом желании?

Раман посмотрел на Павлу. Соломинка в ее пальцах была изломана, будто коленвал, а глаза не отрывались от пустого стакана с оранжевым осадком на дне.

– Что же я могу сделать? – спросил Раман медленно.

Тритан Тодин просительно прижал ладонь к груди:

– Уделить нам двадцать минут времени… Лучше сейчас. Я понимаю, что уже поздно, но двадцать минут, право же, это не так много… особенно если речь идет о человеческом спокойствии и вере в себя. Правда?

Раман только теперь почувствовал усталость. Всю усталость этого дня, тяжелую утреннюю репетицию, дневной визит в Управление, Второго советника в ложе, тягучий, неровный спектакль…

– Пойдемте, – сказал он прохладно. – Пойдемте ко мне в кабинет.

Глава четвертая

Сплетения коридоров – артерии и вены, по которым вздохами и отзвуками струится жизнь; она шла, еле слышно шелестел ветер, текущий с верхнего яруса, подобно холодному ручью. В глубокой щели дышал ручей, невидимый и легкий, будто ветер, она шла, ее копыта утопали в плотной губке лишайников, и время от времени шаг ее поднимал в воздух крохотную, мерцающую искорку. Лишайники тускло светились, воздух пах камнем и влагой, а впереди жила, колыхалась вода, и звук ее – самый прекрасный из слышанных ею звуков…

Пещера спокойна. Пещера порой убивает, но сегодня обычная, ничем не примечательная ночь, и потому Пещера спокойна.

Всякий раз, увидев с высокого камня поверхность озера, сарна замирала, не в силах справиться с дрожью. Нос ее, черный и маленький, как камушек, увлажнялся; с известковых потеков потолка срывались капли, летели неимоверно долго, с музыкальным звоном касались воды.

Она шла, ведомая звуком влаги.

Падали капли.

Она шла; вода струилась, становясь на мгновение мутной, и муть уносило течением – и снова дрожащее зеркало, сверкающие мешочки капель, маслянистые мешочки, вспыхивающие, как глаза…

Она опустила веки.

Ее нос первым коснулся дрожащего зеркала. Фигура ее удвоилась – две сарны, вылизывающие друг другу замшевые морды, одна – стоящая на камнях, другая – дрожащая по ту сторону зеркальной пленки…

Далекое дно. Спины рыб, замерших неподвижно, будто в ожидании.

А больше она ничего не видела и не ощущала – но уши, круглые, похожие на половинки большой жемчужной раковины, ни на мгновение не прерывали напряженной стражи.

Уши успеют предупредить ее, если случится беда.

Но сейчас опасности нет.

Сейчас она пьет воду. И кажется, она счастлива.

На другой день утром Митика бросил ей в чай сухую акварельную краску; думая о своем, Павла не заметила подвоха и, морщась от неприятного вкуса, все же допила чашку до дна. На дне обнаружился коричневый недорастворившийся комочек – Павла поперхнулась; к счастью (или к сожалению?) Митика к этому моменту был уже в детском саду. Павле осталось лишь ругаться да тщательно чистить зубы.

Воспоминание о Пещере жило в ней – покалываниями в кончиках пальцев, легким приятным головокружением, необычной яркостью красок; рядом с этим воспоминанием рука об руку шло другое – вчерашний вечер, неторопливо рассуждающий Тритан, молчаливый, непривычно беспомощный Кович – и почему-то засохшее печенье на полированной буфетной стойке. Шоколадная конфета со следами зубов на коричневом боку…

Через полчаса, шагая к автобусной остановке, она окончательно простила Митику.

Вчера, в кабинете Ковича, Тритан говорил о мире Пещеры. Даже видавший виды сааг-режиссер слушал, затаив дыхание; мир Пещеры честен. Мир Пещеры не знает чувства вины – а потому настоящее, подлинное УЗНАВАНИЕ невозможно. Мужчина узнал в знакомой девушке ночную сарну – зато сааг никогда не узнает в сарне девушку. Сааг не более чем зверь – потому он невинен, и потому непобедим. Человеку не стоит бороться с саагом – сааг всегда обречен на победу.

– Вот если бы, – говорил Тритан, улыбаясь хмурому Ковичу, – вот если бы сааг, увидев сарну, спросил бы себя, не Павла ли это Нимробец – вот тогда, уважаемый господин режиссер, пришло бы время присылать за вами машину… Но такого не бывает. Никогда.