Лорды гор. Да здравствует король! - Арьяр Ирмата
— Понял. Если не темные с их извечной мечтой уничтожить Белые горы, то на черно-белой доске появилась третья сила, Рагар? Сила, играющая на противостоянии всех магических сил мира?
— Возможно. Только я поздно начал это осознавать. Мне бы задуматься, когда я вернулся в Белогорье после… — Рагар запнулся, бросив на меня быстрый взгляд, и проглотил фразу. — Но я тоже думал, что это интрига владыки темных. И сейчас у меня даже предположений нет — кто, если не он.
— У тебя? Позволь не поверить.
— Позволяю. Мне нужно понять силу, стоящую за Шаэтом. Пять лет назад я его недооценил. Возможно, он служит степным или даже пустынным шаунам — они мечтают вернуть отвоеванные у них Робертом и его отцом территории. Но и для них я не вижу особого смысла в охоте за «огненной кровью». И тем более — в полном уничтожении дара.
9
Я проснулась утром на своем ложе, облаченная в ночную сорочку, но так и не вспомнила, когда ушла в спальню и как сумела переодеться и заползти под одеяло. Последнее, что помнилось — подсунутое под щеку мягкое и прохладное крыло Эльдера и драконье шипение, когда я задремала, провалившись в огненный ад.
После скромного завтрака, проверенного Рагаром на наличие ядов (обнаружился в подливке рябчика, пришлось довольствоваться сыром и хлебом), Роберт прислал за мной полсотни стражников, а я опять зверски не выспалась и зевала в кулак, демонстрируя свите полнейший цинизм закоренелого насильника и убийцы (такие осуждающие взгляды на меня бросали суровые солдаты).
Оружие мне взять не разрешили, но обыскивать не рискнули, вейриэнов тоже вежливо попросили обезоружиться самим. Рагар проигнорировал просьбу, и незнакомый сержант не осмелился настаивать.
Такой нестройной толпой — окружившая меня шестерка телохранителей внутри плотного кольца стражи с обнаженными мечами — мы прошествовали в тронный зал.
Это угрюмое продолговатое помещение мне никогда не нравилось. Толстенные колонны крали пространство, в узкие окна-бойницы проникало мало света и воздуха, и от человеческого пота и чада факелов здесь всегда было душно.
Между колоннами уже толпились придворные с очень неприязненными лицами. На галерее, опоясавшей зал по периметру, рассредоточились с полсотни лучников. Под их прицелом нас подвели к трехъярусному возвышению с пустовавшим троном, еще одним поменьше для отсутствовавшей королевы и креслом для наследника по правую руку от трона.
Адель и Агнесс в окружении фрейлин уже ждали на возвышении слева от трона. Обе — дьявольски красивые, в алых платьях, усыпанных драгоценностями, словно принцессы собрались на бал, с уложенными в высокие прически белокурыми локонами, с кроваво-красными, искусно подчеркнутыми губами, скривившимися в злой ухмылке при виде унижения опального кронпринца.
Рамасха тоже пожелал присутствовать, как лицо заинтересованное и требующее справедливого возмездия, и ему не посмели отказать. На Дигеро, стоявшего в свите северянина, я старалась не смотреть, но заметила и сурово сжатые губы, и неровный румянец на его щеках, какой всегда появлялся, когда горец давил в себе гнев.
Король появился в сопровождении первых лиц государства.
Он шел медленно, опустив обильно поседевшую голову и старчески сутулился. Ни следа от былой стати и мощи. Казалось, он действительно смертельно болен. Но мне ли его жалеть после того, как я видела, что стало с королевой, изгнанной его волей? Я не испытывала злорадства, но и жалости тоже. И почему-то вспомнила, как стояла у его шатра, сжав кулаки, и шептала: «Никто не смеет безнаказанно обижать мою матушку».
На полшага позади гордо несли себя Шаэт и не менее толстый кардинал. Узнала я и смуглого горбоносого судью в мантии и в парике с буклями, и казначея — костлявого, несмотря на должность, желтолицего, с юркими глазками и неприятной слащавой улыбкой.
Роберт сел на трон, по-прежнему не поднимая на меня глаз, опер локти о подлокотники и опустил лоб в скрещенные пальцы, не заметив поклонов. Шаэт занял место первого советника за спинкой трона.
— Огласи приговор, судья Даинер, — глухо сказал король.
Судья откашлялся, развернул свиток.
Смысл его речи, сопровождавшейся беглым взглядом в свиток, сводился к тому, что королевское расследование подтвердило вину кронпринца Лэйрина во вменяемом ему преступлении против младшей принцессы Виолы (следовало бесконечное перечисление имен свидетелей обвинения). Кроме того, оное преступление является изменой короне, за что полагается казнь через лишение головы. Но, так как пролить королевскую кровь невозможно, а статус преступника слишком высок для казни через повешенье, принц Лэйрин приговаривается к сожжению, и приговор следует привести в исполнение незамедлительно.
Рагар превратился в ледяную статую, но я заметила движение его пальцев, означавшее «вот и отлично (слава богам, лучше не бывает)». Я не разделяла его оптимизма: одно дело — угольки в руке подержать, а другое — костер. Выдержит ли защита, данная мне королем? И… если он дал мне ее, то ведь может и забрать в любой момент.
Принц Севера изобразил удовлетворение справедливым судом, а вот Дигеро побледнел, и его ладонь легла на пустую перевязь — гостям не положено являться к королю с оружием, но сам жест многое мне сказал. Я вздохнула с облегчением: мой друг не поверил в клевету.
Этот вздох был уловлен наблюдателями, интерпретирован по-своему и едва не стал последним.
Третий советник, герцог Виннибор, внезапно вмешался в судебный процесс, что стало потрясением для всего двора: этот блеклый сероволосый мужчина лет сорока считался безмолвной королевской тенью. Говорили, что, будучи еще оруженосцем, он был совращен совсем юным Робертом и стал его первым любовником, что удивительно при такой невыразительной внешности Виннибора. Советник занимал свою должность не по способностям, кои по общему мнению отсутствовали напрочь, а из королевской милости к преданному бывшему оруженосцу, во всем соглашавшемуся с монархом и ни разу не подававшему голоса на совещаниях. Если с кем-то он и вел беседы, то исключительно междометиями.
Теперь вдруг обнаружилось, что герцог умеет говорить и обладает приятным тенором:
— Прошу твоего милостивого позволения, мой государь, слово сказать…
Король кивнул, спрятав изумление за ладонью.
— Разве принц — богомерзкий колдун, чтобы быть подвергнутым такому отвратительному виду казни, как сожжение, которое применяется токмо к дьявольским отродьям? — громко вопросил Виннибор. — Все мы помним, как его святейшество кардинал Трамас испытывал наследника пять лет назад и никакой колдовской силы в мальчике не обнаружил. Кто-то, может, и попеняет, что времени с тех пор прошло многовато, но я уверен, что душа его высочества не омрачена адской силой, так зачем нам самим бросать тень на корону? Ведь ты, мой милосердный король, не отказался от сына, и он будет казнен как твой, увы, преступный, к нашему горю, но — кронпринц. Не позор ли это? Не станет ли это поводом бесстыжим врагам для глумления? Нижайше прошу ваше королевское величество о снисхождении к его высочеству и коленопреклоненно умоляю заменить вид казни на менее постыдный.
Блистательная речь взбудоражила присутствовавших: какая муха укусила королевскую тень, если она обрела вполне индивидуальное лицо и осмелилась восстать против хозяина?
— А не провести ли нам еще одно испытание на колдовскую силу? — оживился кардинал, не переносивший долгих стояний ввиду чрезвычайной тучности тела.
Герцог Виннибор стушевался, закивал с обычной своей тишайшей, на все согласной улыбкой:
— Да-да, конечно… во имя истины и Бога… но не лучше ли избежать… ради чести государевой… какая уж сейчас разница… лучше бы повесили.
Мнение придворных разделилось: сестрам А. очень хотелось посмотреть, как я буду корчиться на костре, остальные не определились, выжидая королевского слова. Но Роберт молчал, не поднимая головы, словно внезапно потерял сознание. Наконец он пошевелился, вяло кивнул кардиналу:
