Троянский кот - Далия Мейеровна Трускиновская
— И куда делись курага и финики с инжиром? — спросил дядюшка Сармо.
— Роллинген все забрал. Это для него и привезли.
— Значит, Роллинген сейчас торгует заразой? — удивился Георг. — И никто во всем Гердене ее не подцепил?
— Вот потому и не подцепил, что у Роллингена отказались брать сушеные фрукты. Он весь груз и увез куда-то в сторону Зеберау.
— Вот мерзавец! — возмутился боцман. — Значит, только в богадельню заразу принесли. И что, скоро она проявилась?
— Сразу, — ответил кабатчик. — Днем я видел старого Матти. Он очень бодро шел по рынку. Он еще и бегает почище любого молодого.
— С чего это старый хрыч вздумал бегать?! — дядюшка Сармо не то чтобы просто удивился, а у него глаза на лоб полезли.
— Я так полагаю, не хотел с герром Горациусом встречаться. Я как раз выбирал в овощном ряду капусту и видел — Матти, заметив Горациуса, повернулся и поскакал, как молодой козел. Чего-то они, видно, не поделили. Может, Матти пытался выпросить у Горациуса, чтобы кормили лучше.
— Не тот он человек, чтобы ходить в магистрат попрошайничать, — возразил боцман.
— Но герр Горациус сам был в богадельне. Что-то он там проверял. Может, тогда и повздорили, — предположил Адсон. — Я только то знаю, что днем видел Матти, а ночью всех из богадельни увезли.
Кабатчик не рассказал бы всего этого, но он видел, что Георг Брюс не просто так молчит, а слушает очень внимательно — значит, дядюшка Сарво ведет расспросы по его приказанию.
Георг был еще очень молод — что такое двадцать лет для моряка? Он и помощником капитана служил всего полгода — родня уговорилась с Гроссом, чтобы тот готовил себе достойную смену, и хорошо заплатила: дочка Гросса и ее муж смогли купить домик, на который давно положили глаз, в рассрочку, с ничтожным процентом. Через два года в этом домике поселился бы и Гросс, нянчил внучат, баловался резьбой по дереву. Так что Георг Брюс и в силу молодости, и в силу приятной внешности, и в силу спокойного характера был общим любимчиком — и родня о нем заботилась, и капитан Гросс с ним возился, и даже дядюшка Сарво, которому нелегко было угодить, признал в нем будущего капитана. Правда, боцман собирался списаться на берег, вот только сходит в последний раз в Вердинген повидаться с сестрой, а из Вердингена — прямым ходом в герденскую богадельню. Но матросы с «Варау» слышали про эту затею еще года четыре назад, и ничего — как-то обходилось.
Боцман знал Георга еще мальчишкой, вроде Ганса, и между ними как-то сложилось особое взаимопонимание. Боцман задавал именно те вопросы, которые приходили на ум Георгу, только он бы не выразил их словами столь кратко.
Георгу захотелось спросить, был ли герр Горациус в богадельне один, или его сопровождал кто-то из ратсманов. Дядюшка Сарво спросил, и оказалось, что с Горациусом был только его слуга Кристоф.
— Причудливое дело, — сказал боцман. — Одно слово — капридифолия.
— Пора нам на судно, — объявил, вставая, Георг. — Герр Отто, не хотите ли приютить нашего попугая? Деньги на корм мы оставим. Он ученый, знает десяток слов, вашим гостям понравится.
Попугай глядел сквозь прутья с таким видом, будто желал сказать: ни слова вы от меня в жизни не добьетесь.
Кабатчик знал, что попугая привезли в подарок старым матросам, и пообещал, когда странная история с заразной хворью кончится, отдать его в богадельню — если только в Гердене еще будет богадельня.
Когда Георг, дядюшка Сарво и Ганс вышли из «Мешка ветра», было уже темно.
— Отойдем подальше, — сказал боцман. — Этот Эммерих Адсон ненадежный человечишка. А потолковать надо…
— Да, — согласился Георг. — Но только где? Если ворота заперты, то на «Варау» мы уже не попадем.
— У моей вдовушки. Она, конечно, дура, но тридцать лет хочет за меня замуж. Может, и не выдаст. Ганс! Обо всем, что слышал и услышишь, молчи, как рыба сомус. Понял?
Насчет рыбы сомус никто не знал, существует ли она в природе, или боцман зачем-то ее выдумал, как непонятную капридифолию. Очевидно, рыба умела молчать покруче всех прочих рыб, но как ей это удавалось — матросы гадали уже по меньшей мере сорок лет.
Вдова Менгден уже спала, но услышала знакомый стук в окошко и впустила гостей. Более того — она дала им тюфяки и одеяла. А боцман милостиво позволил ей присутствовать при мужском разговоре.
— Такие перстни сами с пальца не скатываются и дырку в повозке не ищут, — сказал он. — Эти старые хитрецы в богадельне прекрасно знают, когда ждать «Варау», или «Белого ястреба», или ту же «Прекрасную Матильду». Когда их увозили, они сообразили, что вот-вот кто-то из нас придет к ним с гостинцами, станет доискиваться правды и расспрашивать соседей. Вот что они хотели нам сказать: мы в такую беду попали, что утрата заветного перстня по сравнению с ней — тьфу!
— В таком случае, где-то на дороге от Северных ворот они могут выбросить и второй перстень, и третий, — предположил Георг. — Ведь если кто-то из моряков догадается, что старики в беде, то станет их разыскивать и расспрашивать крестьян по обе стороны северной дороги.
— Что скажешь, Ганс? — спросил дядюшка Сарво мальчика. — У тебя взгляд свежий, голова старой рухлядью не забита. Ну? Говори?
— Хочешь сказать, что у меня голова забита старой рухлядью? — вдруг возмутилась вдова Менгден. — А вот спросил бы меня про богадельню! Я бы много чего порассказала!
— Эти бабы! — воскликнул боцман. — Ну, что ты такого можешь знать о Фрице Альтшулере? Или о Петере Шпее? То, что тебе расскажут стряпуха Грета или кастелянша Фике? Ты славная красотка, милочка, но в мужские дела тебе лучше не соваться.
Георг с подозрением посмотрел на вдову Менгден. Вот уж кого он бы не назвал красоткой! Вдова была тоща, как вяленая селедка, и профиль имела какой-то селедочий. К тому же, она была на полголовы выше дядюшки Сарво. Георг имел свое понятие о союзе мужчины и женщины; одним из правил такого союза была разница в росте на те же полголовы, но
