Леонид Бутяков - Тайна Владигора

— А что же Виркус?

— Виркус посмеялся. Он отправил новичка на Остров Смерти, хотя видел, что боец из него никудышный. Да еще приказал, чтобы поместили рядом с клеткой Грача.

— Почему Виркус не захотел получить выкуп от свеонов? — спросил Бродяга. — Он ведь жаден, не правда ли? Племя наверняка предложило бы ему за освобождение Грача хорошую плату.

— Ты не знаешь Виркуса. Человеческие страдания доставляют ему большее удовольствие, нежели блеск драгоценных каменьев. Думаю, ему очень хотелось посмотреть, как свеоны сойдутся на ристалище в смертельном поединке.

— И они сошлись?

— Нет, — покачал головой Дорк. — На следующее утро Грач отказался выходить на ристалище. И это был единственный случай, когда смертника не покарали за ослушание. Сам Виркус распорядился не наказывать. Понимал, наверно, что Грач должен очухаться после откровений своего соплеменника. Да вышло иначе… Узнав, кто был истинным виновником обрушившихся на него несчастий, Грач не мог ни спать, ни есть, все время о чем-то думал. А потом вдруг сказал мне: «Я все-таки убил их. Пусть не по своей воле, пусть одурманенный, но убил — собственными руками!» Понимаешь, прежде он был уверен, что убийцей был какой-нибудь чужак, и эта вера позволяла ему сносить все невзгоды. Правда о происшедшем выбила из него некий внутренний стержень, и Грач за несколько дней превратился в собственную тень. Он не простил себя, хотя настоящим виновником смерти его соседей был другой человек… И еще он сказал: «Лучше бы я не знал истины. Но, видать, так было угодно богам. Они карают меня за гордыню…» Однажды ночью, когда я крепко спал, он перегрыз себе вены на ногах и руках, и еще до рассвета его душа отлетела на суд небожителей. Надеюсь, они простили беднягу.

— Мерзавец, отравивший Грача, еще жив? — с неожиданной злостью спросил Бродяга.

— Нет, — усмехнулся Дорк. — Всего два настоящих боя продержался, а на третьем ему не повезло — против меня встал. Жаль только, что Грач этого уже не увидел.

— Кажется, я понял, для чего ты рассказал мне о судьбе Грача… Опасаешься, что, узнав правду о своих прегрешениях, я не смогу с ней примириться и тоже отправлюсь на суд богов. Так?

Дорк молча кивнул.

— Нет, брат, этого не будет, — твердо заявил синегорец. — Если когда-то я был насильником и убийцей, что ж, прошлого не исправить, но будущее — в моих руках.

— К сожалению, выбор не слишком велик, — сказал Дорк и для наглядности звякнул цепью.

— Пока не велик, — возразил Бродяга.

Больше в своих еженощных беседах они к этой теме не возвращались. Хотя Дорк видел, что его новый брат по цепи, как и прежде, изводит свой разум бесплодными попытками вспомнить прошлое, он окончательно убедился — душевные терзания никак не влияют на силу и ловкость Бродяги. Значит, не о чем беспокоиться, в бою Бродяга не подведет.

Беспокоиться, точнее — бояться, следовало их будущим противникам. Синегорец так быстро прибавлял в мастерстве, будто не обучался оному у Лысого Дорка, а всего-навсего развлекался, тешил свое молодое тело давно ему известными, но чуть подзабытыми трюками и уловками. Одинаково умело Бродяга управлялся мечом и палицей, кистенем и кинжалом; в каждом его движении чувствовалась скрытая мощь, готовая выплеснуться наружу, однако сдерживаемая до поры умом и волей опытного бойца. Лишь единственное вызывало у Бродяги явное раздражение — железная цепь, прикованная к ошейнику.

Дорк много раз показывал ему, как легко эту неизбежную «помеху» обратить себе в помощь, используя на манер щита или, допустим, подсекая ею ноги противника, но синегорец упрямо отказывался следовать его советам. Ничего не поделаешь, такова уж натура Бродяги: не признает цепей, и хоть тут тресни!

В сторону других смертников, упражняющихся на ристалище, Бродяга поглядывал с интересом лишь первое время, затем его внимание к ним иссякло. Когда же Дорк спросил, почему он не присматривается к чужим уловкам и бойцовским навыкам, ответил словами самого Дорка, хотя и с другим, несколько загадочным смыслом: «В их жилах течет мертвая вода…»

Лысый Дорк не стал спорить, поскольку накануне сам расписывал синегорцу «уловки и навыки» большинства смертников отнюдь не в радужном свете. Рассказал, например, что Хряк известен своими коварными ударами под ребра, а добивает по-волчьи — вырывая кадык зубами; Дурында обожает выдавливать глаза, а потом громко хохочет, наблюдая за тем, как ревет и ползает по ристалищу обреченный противник; Угорь, ежели его сшибают на спину, хорошо отбивается ногами и норовит вмазать в промежность… Н-да, трудновато себе представить, что синегорец надумает перенять у них подобные приемы рукопашного боя.

Впрочем, пока Дорк не представлял и другого: как мог Бродяга промышять разбоем? Это обвинение не вязалось ни с его обликом, ни с характером. Дорк на своем веку насмотрелся на грабителей и убийц — Бродяга в сей ряд никак не вписывался. Синегорец, конечно, великолепно владел оружием, однако Дорк нутром чуял, что его удивительные способности этим отнюдь не исчерпываются. И вскоре ему представился случай убедиться в справедливости своих догадок.

В тот день моросил мелкий, холодный дождь, трава на ристалище была скользкой, и опытному Дорку, разумеется, следовало бы это учесть. Но и на старуху бывает проруха. Уже в сумерках, пытаясь повторить один из приемов Бродяги — прыжок с переворотом и ударом пяткой, Лысый Дорк поскользнулся на мокрой траве, неловко выставил руку, чтобы смягчить падение, — и взвыл от нестерпимой боли.

Рука оказалась сломанной в двух местах, она буквально на глазах распухла и посинела.

Подбежавший надсмотрщик не на шутку разозлился.

— Ты, Лысый, нарочно руку повредил! Испугался настоящего боя, вот и подстроил себе увечье!.. Сегодня же хозяину обо всем доложу!

— Докладывай, Хряк, докладывай. — сдерживая стон, процедил Дорк сквозь зубы. — Виркус меня хорошо знает, он никогда не поверит, что Лысый от страха в штаны наложил.

— А для чего же ты здесь выкобенивался, козлом прыгал и ножками дрыгал? — не унимался надсмотрщик. — Всякому ясно, что хотел покалечиться. Надеешься, видать, что к Большому Хатунгу рука не заживет и тебе дозволят не выходить на ристалище!

— Дурила ты, Хряк, — негромко буркнул Дорк.

Однако надсмотрщик расслышал его слова и схватился было за кнут, чтобы проучить наглеца, но, встретившись взглядом с Бродягой, отказался от своего намерения. Злобно сплюнув, он приказал узникам отправляться в пещеру.

В клетке, осторожно улегшись на солому, Дорк поморщился от боли и сокрушенно вздохнул: