Елена Хаецкая - За Синей рекой

– Я – Борживой из Сливиц! – пропыхтел пан Борживой. – Прежде чем я убью тебя, объясни: почему это я – твой злейший враг?

– Ты ударил в мой щит! – прокричал Страхинь.

– Что ты называешь щитом? Эту железку? – издевательски осведомился Борживой. – Она валялась в кустах, и я пнул ее. И не вижу причин стыдиться того, что пнул ее! Я и сейчас бы пнул ее!

– А ты знаешь, что на ней написано? – сипел Страхинь.

– Конечно, нет! Все надписи мне читает Гловач.

– Здесь нет никакого Гловача!

– Разумеется, нет. Поэтому я и говорю, что не читал надписи.

Во время этого разговора они ходили друг против друга по кругу, не опуская сабель и готовясь во всякое мгновение перейти в атаку.

– Там написано, – с ненавистью давил слова Страхинь:

Кто в этот щит ударит ногой,Тот заплатит своей головой!

– Ты бы его хоть на ветку повесил, – посоветовал Борживой. – Тогда бы не пришлось писать «ногой». Написал бы «рукой» или «головой».

Губы Страхиня безмолвно задвигались. Он замер на месте, видимо, что-то соображая, а потом яростно заорал:

– Ты хочешь все испортить! Эдак получится:

Кто в этот щит постучит головой,Тот заплатит своей головой!

После чего сделал яростный выпад, целясь Борживою в обширное брюхо. Борживой без особого труда отбил атаку, сделал контр-выпад и погрузил саблю в грудь противника.

Страхинь выпучил угасающие глаза.

– О негодяй! – вскричал он. – Ты меня убил!

На его губах запузырилась розовая пена, и тело, содрогаясь в конвульсиях, упало на землю.

Борживой как ни в чем не бывало извлек свою саблю из трупа и заботливо отер клинок одеждой поверженного врага. Затем уселся под кустом и вновь погрузился в размышления о том, куда мог запропаститься Гловач.

Досада на нерадивого лютниста была столь велика, что Борживой с силой хватил кулаком по щиту, лежавшему рядом. В тот же миг труп Страхиня зашевелился, витязь кое-как поднялся на ноги и браво гаркнул:

– Защищай свою никчемную жизнь, негодяй, если не хочешь лечь здесь костьми!

Борживой с легкостью ушел от клинка, нацеленного ему в горло, и, пока Страхинь неловко разворачивался, быстрым сильным ударом с кавалерийским оттягом снес ему голову. Являя удивительное сходство с кочаном капусты, голова упала на землю. Тело отозвалось на это происшествие обильным фонтаном крови, после чего с видимой неохотой осело и замерло возле головы.

Пан Борживой тщательно осмотрел себя, вытер с рукава какое-то подозрительное пятнышко и снова уселся в кустах. Он решил сидеть и ничего не делать, пока Гловач сам не найдет его.

Мысли пана Борживоя то и дело возвращались к витязю Страхиню. Образ жизни Страхиня показался Борживою довольно странным. Судя по всему, черный витязь большую часть времени проводил в убитом состоянии, уподобляясь сурку, впадающему в зимнюю спячку. Таким образом, Страхинь ловко избавил себя от необходимости изыскивать кров и пропитание. Пробужденный звоном щита, он восставал из спячки и наслаждался радостью жизни, после чего с помощью очередного противника вновь возвращался в исходное состояние.

Борживое охватило любопытство: воскреснет ли Страхинь после того, как ему отрубили голову? Впрочем, проверить это было делом плевым, и Борживой, больше не раздумывая, постучал кулаком по щиту.

Тело забило ногами о землю, быстро нащупало голову и нахлобучило ее себе на обрубок шеи. Голова немедленно приросла, и черный витязь засипел:

– Непременно надо по шее рубить…

– Защищай свою никчемную жизнь! – крикнул Борживой.

На этот раз, похоже, Страхинь разозлился не на шутку. Борживою потребовалось минут пять, чтобы новая рана в сердце уложила его противника.

– Ты меня убил… – захрипел Страхинь, после чего обмяк и умер.

«Интересно, – подумал Борживой, – можно ли его убить на самом деле?» Ловкий приспособленец раздражал пана Борживоя. Он решил измотать его непрерывными атаками, воскрешая сразу же после смерти. Таким образом Страхинь не успеет отдохнуть и будет все более и более уязвим.

С присущей ему настойчивостью пан Борживой приступил к исполнению своего замысла…

А между тем беспечный Гловач шел себе и шел, ни о чем особо не заботясь. В тумане он ничего не видел, но считал это ерундой. Главное – выдерживать направление, тогда ничего с тобой не случится.

И тут, впереди и немного сверху от тропинки, он заметил свечение – вроде как от гнилушки.

«Любопытно, – подумал Гловач, – что это там такое светится сквозь туман?»

Он подошел поближе, вытянул шею и прищурил глаза. Таинственное сияние исходило от какого-то предмета, плотно окутанного туманом. Гловач присел на корточки и, недолго раздумывая, запустил в туман обе руки. Он нащупал нечто гладкое и деревянное.

Гловач ухватил это покрепче и потянул к себе. Из тумана донесся тихий мелодичный звон, и глазам пораженного лютниста предстал удивительнейший музыкальный инструмент.

По форме он напоминал большие гусли. Его изящный корпус был создан из розовато-коричневой древесины, испускающей таинственное мерцание.

Обладатель прекрасной лютни, подарка фей, Гловач совершенно искренне считал, что лучше инструмента на свете нет. Прочее он пренебрежительно разделял на «дуделки» и «пиликалки». Что до гуслей, то их он именовал «гроб со струнами». Но прикоснувшись теперь к рукотворному чуду, Гловач мгновенно понял: все, на чем он играл прежде, – жалкое подобие настоящего инструмента, и только эти светящиеся гусли являются подлинной сокровищницей волшебных звуков.

Он трепетно коснулся струн, и они отозвались чистым звенящим голосом, одновременно нежным и мощным. На этом инструменте хорошо играть и в маленькой светелке, и в огромной зале, и даже в чистом поле перед войсками. Звук этих гуслей был способен без усилий заполнить любое пространство, одушевить его, сделать вместилищем музыки…

Кто же их оставил у тропинки и как это вышло, что такой изумительный инструмент оказался брошенным? Как знать, не лежит ли хозяин этих гуслей где-нибудь в кустах с пробитой головой!

Впрочем, Гловач не был расположен шастать по кустам в таком густом тумане. Выпустить из рук чудесные гусли казалось ему чуть ли не преступлением. Он поудобнее уселся прямо на тропинке и для пробы сыграл немудрящую песенку «Барашек овечке так говорил». Она прозвучала как не лишенная трогательности оратория. Гловач едва не разрыдался от волнения и восторга. Такого не доводилось ему слышать даже у фей.

Одну за другой он сыграл баллады «Князь Роман жену пытал», «В грудь пораженная дева мечом», «Заморенный голодом, узник сказал…», «Меня, младую, ждет могила», а также небольшую эпическую песню «Рука князя Младовоя, присланная его жене Елене в осажденный замок». Последнюю он допевал сквозь слезы. Музыка, порождаемая этими струнами, обладала удивительным свойством доходить до самых глубин души.