Надежда Первухина - Все ведьмы делают это!

— Короче, мужик, заболтался я тут у тебя, а столько дел надо обтоптать… в силу изменившихся обстоятельств. Твоя жена чудит, а мне расхлебывать. Ладно, я полетел, доложусь начальству, как все обстоит, пусть пока замену ищут. А ты это… слушай, как только жена вернется, гони ее сразу на работу. Иначе нам кранты. Она же Викка, она должна понять. Ну, бывай. Привет детям!

Демон развернулся спиной к Авдею, продемонстрировав пару сложенных черных крыл, и прошел сквозь запертую дверь. Авдей выдохнул, отер пот со лба и услыхал далекое, уже запредельное:

— Быстрей жену ищи, а то ей начальство такой выговор вкатит — мало не покажется-а-а!..

— Уже бегу, — зло бормотнул писатель и пошел в детскую, где дочери наконец-таки пришли к консенсусу и хором принялись выпрашивать у папы «сказку».

И папа, естественно, не мог им отказать. Тем более что речь шла о сказке, которую он сам написал (причем ориентируясь на взрослых читателей) и которая эпизодически пересказывалась малолетним дочерям в сокращенно-цензурном виде. Рабочее название у сказки было «Три пера». И речь в ней шла…

…О молодой красивой девушке, чарами злого колдуна из современного мира выброшенной в мир сказочный. В этом сказочном мире девушка оказалась младшей дочерью зажиточного купца Козьмы Скоробогатого, и никакого житья ей не давали две вреднючие старшие сестры, толстые, прыщавые, с мокрыми носами и зубами, почерневшими от постоянного поедания сластей.

— Шоколадок? — неизменно спрашивает в этом месте сказки Дарья, как-то сразившая маму и папу своим талантом поглощения килограмма конфет «Мишка косолапый».

— А как эту девушку звали? — обязательно поинтересуется Марья. — А она была красивая? А во что одета?

«Звали ее Марина, но в сказке стали звать Акулиной, и, хотя она была гораздо красивее своих сестер, одевалась она чуть ли не в лохмотья, потому что сестры ей завидовали и никакой хорошей одежды не давали. И первым делом заставляли бедную Акулину работать на скотном дворе — навоз убирать.

— Чадо любезное, — заявил Акулине купец Скоробогатый. — Трудись не покладая рук, и благо тебе будет, и долголетна будешь, и женихам люба.

С этим напутствием она отправилась разгребать навоз и, надо сказать, через три часа практических занятий со скотницей Дуськой достигла некоторых успехов.

А противные сестрицы, звали их, кстати, Явдоксия и Снандулия, видимо, не могли спокойно стоять и смотреть, как работает их «младшенькая», поэтому отправились полежать на полатях, погрызть леденцов и…»

— «Сникерсов»? — услужливо подсказывает Дашка, удобно устроившись на кровати в компании плюшевых мишек.

— Ну, дура ты, Дашка! — восклицает сестра. — Ну откуда в сказке «Сникерсы»? Ты еще про «Бону акву» вспомни!

— Это папина сказка, — резонно возражает Дарья. — Папа что угодно в сказку впихнуть может. Даже стиральную машину «Самсунг» и таблетки для похудения.

И польщенный такой оценкой своего таланта Авдей продолжает дозволенные речи:

«Позвали Акулину к обеду и стали сестры за трапезой над ней насмехаться:

— Чучело ты огородное! Верста ты коломенская! Мост ты санкпитембурский разводной! — зловредничала Снандулия. — Никогда ты себе жениха не найдешь! Не то что мы!

— Да, Акулька, — ехидно заухмылялась и Явдоксия, облизывая деревянную ложку. — Улетело-то счастье твое!

— Ты о чем? — спросила Акулина сестру, за что получила облизанной ложкой по лбу.

— Со старшею сестрою не говори предерзостно!

Снандулия захихикала:

— Вот, всю жизнь будешь за коровами навоз подбирать!

— Уймитесь, зазубрины! — грозно принахмурил брови Козьма Скоробогатый. — Почто сестрицу тираните? Она и так убогая…

Сестрицы приутихли, но по взглядам из-под ресниц было ясно, что в покое они Акулину оставлять не собираются.

— В нонешнее воскресенье на ярмонку поеду, — объявил Скоробогатый, вволю напившись сусла. — Сказывайте, что за подарочки вам привезть?

На щеках старших дочерей вспыхнул жаркий румянец, охочи они были до подарков.

— Мне на платье купи панбархату! — закричала Явдоксия. — Двадцать аршин!

— И мне того ж! — добавляет Снандулия. Видимо, у нее нелады с фантазией.

— А ты что молчишь, дочка меньшая, любезная? — вопросительно поглядел на Акулину купец (хотя, конечно, вы помните, что на самом деле Акулина — Марина, и родилась она в XXI веке, а не в сказке). Но она знала, что просить.

— Купи мне, батюшка, — сказала хитрая Акулина голосом деревенской дурочки, — перышко Финнета — Ясна сокола.

— И ты туда же?! Нешто порчу на тебя навели, чадо! — крестится Козьма. — Беду-стыдобу на себя накликать хочешь? Чего другого попроси, духов там заморских французских на розлив, тапок китайских, бралиянтов стекла чешского.

— Ну на что тебе энто перышко? — увещевает Снандулия. — Пастуха Козлодоева в носу щекотать?

— Та-то, чай, с прошлого раза натешилась, — презрительно кривит губы Явдоксия. — На весь околоток себя ославила.

— Будет! — отец, видно, и сам не рад, что спросил Акулину. — Что ж, раз просишь, быть по сему. Чему быть, того, видно, не миновать.

Не знала Марина-Акулина, что до нее уже была в сказке девица, тоже попросившая такое перышко. И к ней прилетел Финист — Ясный сокол, да только не полюбилась она ему. Со злости та девица, как он в сокола обратился, целый пук перьев из его хвоста выдрала и пустила по ветру: пускай еще дурочки найдутся, счастья с Финистом попытают!

В воскресенье Козьма действительно отправился на ярмарку, напутствуемый просьбами, чтоб панбархат был «обязательно с зернью да нитью золотою». На Акулину он посмотрел со вздохом и ничего не сказал…»

(Здесь начиналась любимая Марьей и Дарьей часть, и Авдей потому всегда инсценировал свой рассказ.) Итак…

«…Оставшись без отцовского контроля, Явдоксия и Снандулия недоставали из громадных своих сундуков пропахшее нафталином приданое и начали примерять сарафаны, юбки, поневы, кокошники, платки, попутно насмехаясь друг над другом и над Акулиной, лишенной всех этих нарядов. Акулине было дозволено быть лишь безмолвным наблюдателем на демонстрации коллекции славянской моды осенне-летнего сезона да еще застегивать пуговицы и стягивать кушаки на слишком уж располневших талиях сестриц.

— Ах, зело лепотна моя кика-то парчовая! — крутилась у зеркала Явдоксия, так и этак примеряя на голову жутко нелепое сооружение с длинным шлейфом из тафты.

— Полно тебе, у меня кокошник лучше! — горячилась Снандулия. — Речным жемчугом да самоцветными каменьями расшит!

— Уж и жемчуг! Ой, не смеши меня! Знаем мы таковы каменья — стекло битое бутылошное! Одно слово — бужутерия!