Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – рауграф

Они тоже обнялись с отцом Дитрихом, монахи оставались коленопреклоненными и со смиренно опущенными головами. Я смотрел на всех троих с некоторой дрожью, причины которой не понял, пока не сообразил, что тремор в конечностях из-за одежды прибывших. Одежду вообще-то шьют из ярких тонов для высшего сословия, и темных – для простонародья. Цвета для всех – только синие, зеленые и пурпурные, даже желтый предпочитают не употреблять, это цвет измены, ненависти и подлого предательства. Белый цвет – чистота и непорочность, а также вера в Господа, черный – скорбь и верность, голубой – нежность. Одежду красного цвета носят только палачи… и высшие иерархи Церкви.

Все трое гостей из Ватикана в пурпурной одежде, начиная с одинаковых красных шапочек, что прикрывают только макушки!

Я зябко повел плечами, задействовал мышцы лица, изображая самую доброжелательную улыбку, как же, люди из Ватикана, они самые, только их нам и не хватало, спасибо, что осчастливили…

Отец Дитрих повернулся ко мне, глаза Великого Инквизитора сияют, хотя на лице все еще некоторая скованность.

– Ваше преосвященство, – обратился он почтительно к кардиналу, – позвольте вам представить сэра Ричарда, верного воина Церкви!.. Это он привел наши войска в это королевство, забывшее заветы Господа…

Все трое смотрели на меня, как мне почудилось, с непонятной неприязнью. Старший, который кардинал, произнес негромким, но сильным голосом:

– Это мы знаем, брат Дитрих.

Отец Дитрих виновато усмехнулся, развел руками:

– Сэр Ричард, перед вами полномочный прелат Ватикана кардинал Эрнесто Мадзини. Его помощники – Габриэль Хорст и Раймон Весилион.

Я поклонился сдержанно, обычай падать ниц не по мне, как и целовать туфлю папе.

– Рады вашему прибытию, святые отцы. Вам будет предоставлено все по первому слову для вашего отдыха…

Габриэль Хорст и Раймон Весилион смотрели бесстрастно, а кардинал произнес веско:

– Мы не отдыхать приехали, сэр Ричард. Постарайтесь к вечеру высвободить пару часов для разговора с нами.

Я помедлил, что-то очень не нравится в его тоне, но ответил крайне вежливо и почтительно:

– Да, конечно, ваше преосвященство. У нас впервые такие высокие гости. Никто прелата в глаза не видел.

Он взглянул на меня остро из-под набрякших красных от усталости век.

– Я не просто прелат, – произнес он со значением. – Я легат!

Я чуть поклонился, а сам торопливо вспоминал, чем же легат отличается от прелата, а кардинал позволил местным священникам взять себя под руки и повести через сад к дому для почетных гостей.

Его помощники, Габриэль Хорст и Раймон Весилион, неторопливо шли следом, настолько смиренные, что просто раздуваются от гордыни и церковной спеси.

Отец Дитрих остался со мной, провожал гостей из Ватикана задумчивым и все еще настороженным взглядом, но тревога уже покинула его чело, вид снова деловой и деятельный. К нему подошел монах с резной шкатулкой из темного дерева, на крышке витиеватые буковки переплетены друг с другом настолько хитро, что в таком ухищрении можно усмотреть и колдовской смысл.

Монах что-то шептал отцу Дитриху на ухо, тот хмурился и покачивал головой.

– С чем эта штука? – спросил я.

Монах ответил смиренно:

– С ничем, ваша светлость.

– Ни с чем, – автоматически поправил я. Отец Дитрих посмотрел на меня удивленно, я торопливо извинился: – Простите, святой отец, это я брякаю по суетной задумчивости мирской…

Он продолжал смотреть на меня, наконец сказал с непонятной улыбкой:

– Я бы взял вас преподавать в нашей школе.

– Берите, – согласился я. – Я вам такое напреподаю!

Он подумал, покачал головой:

– С другой стороны, у нас там слишком чистые души. Им слушать вас еще рано.

Я вздохнул, развел руками и смиренно потупил глазки:

– Отец Дитрих, что вы обо мне так… Я, к примеру, могу быть очень скромным и сосредоточенным. Например, если написать слово «финтифлюшка» красивой вязью, да еще – киноварью, а потом долго всматриваться в букву «ф»… вот она, видите, на крышке?.. то все равно ничего из этого не выйдет.

Он посмотрел оторопело:

– Так зачем же…

Я пожал плечами:

– Не знаю. Но это похоже на поиски истины. Правда, по-восточному. Это к тому, что я не только рубака, но и глубокий мыслитель.

Он подумал, покачал головой и проговорил с сомнением:

– Для нас слишком глубокий. Так и утонуть можно. Как, наверное, уже утонули те народы, что слишком всматривались… Нет, сэр Ричард, в монастырь вам рано. Даже преподавателем.

– Жаль, – ответил я. – Ну да ладно, мое дело предложить. Пойду майордомить. Мне как раз предлагают дам завести.

Отец Дитрих ответил без улыбки:

– Заводи, заводи. Человек должен быть всегда в борении.

Глава 14

Во дворце только Бобик без всякого почтения напрыгивает и требует бросать ему какое-нибудь бревно, но я цыкнул, и он пошел рядом смирный и чинный.

По дороге догнал двух молодых девушек или чьих-то молодых жен, шлейфы длинных платьев волочатся следом, отставая от хозяек на метр-полтора. Такие подолы в саду пригибают коротко скошенную траву, а здесь я почти слышу скрип по камню пола…

Я опасливо пошел на обгон, как бы не наступить на эти роскошные хвосты, бедным женщинам приходится постоянно следить за своими хвостами. У них, насколько помню, есть серия уроков, как грациозно подхватывать подол, когда идешь по лестнице, переступаешь через бревно, а еще должны следить, чтобы никто не наступил, ибо виноват в данном случае не мужчина, они все растяпы, а женщина, что следит не за собой, настоящая всегда видит себя в пространстве и оценивает расстояние до других…

Обгонять не пришлось, они оглянулись, вспискнули разом и присели, чтобы мне удобнее заглянуть им в декольте, другого назначения этих книксенов придумать не могу.

В своих покоях я рухнул на ложе и, закинув руки за голову, начал прикидывать, сколько дней потребуется, чтобы сосредоточить на границе с Гандерсгеймом все военные силы королевства и начать методичное наступление. Еще надо вбить побольше клиньев в межплеменную рознь, хотя при первых поражениях они сами перессорятся, обвиняя друг друга…

Дверь оставалась распахнутой, там возникла фигура слуги, молодого и очень красивого парня, одетого со всей пышностью. Он остановился на пороге и стоял неподвижно, пока я не изволю его заметить, а когда я повернул голову в его сторону, склонился в низком поклоне.

– Что там? – спросил я.

– Письмо от сэра Норберта.