Хартман Рейчел - Серафина

Орма сжал губы и коротко покачал головой.

— Нет. Это наш сигнал еще с тех пор, когда я был ребенком. Вот эта самая монета. Она напоминала мне о том, что нужно хорошо вести себя в школе. «Не позорь нас», — таково было ее значение. «Помни о своей семье».

— Что же она может значить в этой ситуации?

Лицо его казалось более худым, чем обычно; фальшивая борода сидела плохо, или он просто не озаботился тем, чтобы надеть ее аккуратно.

— Полагаю, Имланн был на похоронах и теперь подозревает, что я мог его заметить — хотя это не так. Он хочет, чтобы я не мешал ему, чтобы притворился, что не узнаю его саарантрас, если увижу, и позволил ему сделать то, чего требует честь.

Я скрестила руки на груди; в комнате вдруг сразу стало холоднее.

— Что именно? И, что более важно, с кем? С мужем его дочери? Или с их ребенком?

Карие глаза Ормы за стеклами очков удивленно распахнулись.

— Об этом я не подумал. Нет. Не бойся за себя; он уверен, что Линн умерла бездетной.

— А что отец?

— Он не позволял даже произносить имя твоего отца в своем присутствии. Само существование Клода нарушает ард, поэтому все активно его отрицали.

Орма снял пылинку с колена, облаченного в шерстяной чулок; под них он всегда поддевал шелковые, иначе бы чесался, словно блохастая собака.

— Кто знает, что варилось в его голове последние шестнадцать лет? У него нет никаких оснований соблюдать законы или держать свои человеческие эмоции в узде. Даже на меня, несмотря на постоянные проверки и на то, что я прилагаю все усилия, чтобы не нарушать закон, это обличье оказывает свое влияние. Границы безумия раньше казались куда более далекими и четкими, чем сейчас.

— Если ты не думаешь, что он охотится за папой или за мной, тогда что? Зачем он здесь?

— Накануне визита Комонота? — Он снова посмотрел на меня над оправой очков.

— Покушение? — Кто-то из нас определенно делал очень уж смелые предположения. — Думаешь, он планирует убить ардмагара?

— Думаю, было бы глупо с нашей стороны закрывать глаза и притворяться, что это не так.

— Ну что ж, тогда нужно рассказать об этом принцу Люциану и страже.

— А, в том-то и дело. — Он откинулся назад и задумчиво постучал монетой по зубам. — Я не могу. Я оказался… как там у вас говорят? Между молотом и еще одним молотом? Я слишком вовлечен эмоционально и не доверяю себе в этом решении.

Я снова вгляделась в его лицо, в тревожную складку между бровями. Его, без сомнения, что-то мучило.

— Ты не хочешь на него доносить, потому что он твой отец?

Орма закатил на меня глаза; белки сверкнули, словно у испуганного животного.

— Совсем наоборот. Я хочу сдать его страже, хочу, чтобы его судили, хочу увидеть, как его повесят. И не потому, что он представляет реальную ощутимую опасность для ардмагара — тут ты права, я могу и ошибаться — а потому что, как выясняется, я… я его ненавижу.

Смешно, но моей первой реакцией была зависть. Она свернулась во мне узлом, словно под дых ударили: оказывается, он не только что-то чувствовал, но и чувствовал очень сильно, и к кому-то другому, не ко мне. Я напомнила себе, что чувствует он ненависть; глупо думать, что это лучше, чем его доброжелательное безразличие, правда ведь?

— Ненависть — это серьезно. Ты уверен?

Он кивнул, и впервые лицо его дольше, чем на долю секунды, приобрело искреннее выражение. Выглядел он ужасно.

— И давно ты так к нему относишься? — спросила я.

Он безнадежно пожал плечами.

— Линн была мне не только сестрой, она была моей учительницей.

Орма часто рассказывал мне, что среди драконов не было более высокой похвалы, чем «учитель»; учителей почитали больше, чем родителей, супругов, даже самого ардмагара.

— Когда она умерла и на наши головы пал позор, — сказал он, — я не смог отречься от нее так, как отец… как того хотел от всех нас ардмагар. Мы поругались; он меня укусил…

— Укусил?

— Мы же драконы, Фина. В тот раз, когда ты видела меня… — Он сделал неопределенный жест рукой, не желая говорить вслух, словно я видела его голым — хотя, наверное, формально так и было. — Я держал крылья сложенными, так что ты, полагаю, не заметила следов на левом, которое когда-то было сломано.

Я в ужасе покачала головой.

— Ты можешь летать?

— О да, — кивнул он рассеянно. — Но ты должна понимать: в конце концов под давлением я отрекся от нее. Но все равно — наша мать убила себя. Отец был изгнан. В итоге… — Его губы дрогнули. — Я не знаю, ради чего все это было.

Возможно, его глаза и были сухи, но в моих стояли слезы.

— Иначе Совет цензоров отправил бы тебя на иссечение.

— Да, весьма вероятно, — задумчиво протянул он, снова обретя деланно нейтральный тон.

Цензоры и с моей матерью сделали бы то же самое, залезли в голову и украли все теплые воспоминания о моем отце. Жестяная коробка с воспоминаниями у меня в голове болезненно дернулась.

— То, что я от нее отрекся, даже не спасло меня от пристального внимания цензоров, — добавил Орма. — Им неизвестны истинные масштабы моих затруднений, но они догадываются об их существовании, учитывая мою семейную историю. И определенно подозревают, что твоя судьба интересует меня больше, чем дозволено.

— Поэтому и послали Зейд, чтобы проверить, — сказала я, стараясь скрыть горечь в голосе.

Он заерзал, но едва-едва, так что кто-нибудь другой ни за что бы не заметил. За все эти годы Орма так и не выказал ни малейшего раскаяния в том, что подверг меня в детстве смертельной опасности; вот этот мимолетный дискомфорт — самое большее, чего я могла ожидать.

— Я не намереваюсь намекать им на свои затруднения, — сказал он, подавая мне монету. — Делай с ней, что посчитаешь правильным.

— Я отдам ее принцу Люциану Киггсу, хоть и не знаю, что ему делать с твоим расплывчатым предчувствием. Есть идея, как опознать саарантрас Имланна?

— Я бы узнал его, если только он не скрывает свою внешность. Узнал бы по запаху, — сказал Орма. — Саарантрас моего отца был худощав, но он мог провести эти шестнадцать лет, занимаясь физическими упражнениями — или набивая брюхо заварным кремом. Мне неоткуда знать. У него были голубые глаза, что необычно для саара, но не для южанина. Светлые волосы легко покрасить.

— Смог бы Имланн обмануть всех так же легко, как Линн? — спросила я. — Знал ли он придворный этикет, занимался ли музыкой, как его дети? Где он мог бы смешаться с толпой?

— Полагаю, проще всего ему было бы в армии или где-нибудь при дворе — но его остановил бы риск, что я предугадаю такой ход. Он окажется там, где никто не ожидает его найти.