Pulp (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Вот в такую мотивацию я вполне верил: конкуренция — великая сила. В научном сообществе люди пускаются на самые обычные низости ничуть не реже, чем где бы то ни было ещё.

— Выходите из моего кабинета, молодой человек, и пройдите по коридору направо, — принялся объяснять мне дорогу Гранин. Я слушал очень внимательно, надеясь, что на сей раз траншейная болезнь не накроет меня, пока я буду ходить по новым коридорам.

— Это здание без охраны? — спросил я, прежде чем покинуть кабинет.

— Здесь мы только живём, — пожал плечами Гранин. — Работаем в другой части Фабрики, и оттуда запрещено выносить какие-либо записи или документы. Видите, здесь у меня нет ни бумаги, ни ручек, я могу только читать книги.

Все стены кабинета была заставлены книжными шкафами, чьи полки просто ломились от книг. Но, действительно, на столе я не увидел ни листка бумаги, ни письменного прибора.

Кивнув на прощание снова рассевшемуся в кресле Гранину, я вышел из кабинета. Ушёл, правда, недалеко. За коридором, о котором мне рассказал профессор, находился большой холл для отдыха научных сотрудников с мягкими диванами вдоль стен и столиками рядом с ними. Вот только там меня ждал полковник фон Вольг собственной персоной в сопровождении Рыкова, Серой Лисицы и двух десятков солдат с автоматическими винтовками в руках.

— А ты был прав, Ваня, — усмехнулся фон Вольг, сжимая кулаки так, что захрустела кожа его красных перчаток. — Ублюдок Гранин решил предать нас, чтобы избавиться от Соколова и от нас с тобой заодно.

— Эта сучка тут точно замешана, — добавил, гневно глядя в сторону Серой Лисицы, Рыков.

— Всё это мы скоро узнаем, Ваня. — Улыбка фон Вольга была отвратительно торжествующей. — Очень скоро.

* * *

Меня окружали трупы. Трупы, тьма и холод. Холод пробирал до костей. Трупы хватали меня мёртвыми руками, пытались затащить обратно в ледяную трясину, где мы только что плавали вместе. Но я сумел прорваться через них.

Сначала я выпростал руку, и пальцы тут же сковал мороз. Оказывается, в жидкой, полной трупов, грязи было куда теплее, нежели на воздухе. Но я поборол постыдное желание нырнуть обратно в тепло — сейчас оно означало для меня смерть. Усилием более воли, нежели одеревеневших от холода мышц, я вытолкнул себя из трясины. Опираясь на трупы, повалился прямо на них, жадно вдыхая ледяной воздух. Как и все мертвецы, я был раздет донага и теперь полз по телам к берегу. Хотя кого я обманываю, полз я куда придётся — берег впереди или нет, я не знал.

Всё же удача повернулась ко мне лицом, и я выбрался-таки на относительно твёрдую землю. Трясина с плавающими в ней трупами осталась позади. Что делать дальше, я не представлял, но главное я понимал — останавливаться нельзя. Холод убьёт меня в считанные часы. А может, я часа не протяну — на морозе и нагишом.

Первым делом я сумел подняться на ноги. Сам даже толком не представляю, каким чудом мне это удалось. Держась за кривой ствол дерева, я поднял себя на ноги и почти повис на нём. Стоять прямо было уже выше моих сил. Но теперь надо сделать первый шаг. Отпустить ствол и идти вперёд. Но только лишь я разжал пальцы, как тут же повалился в ледяную грязь. Новый подъём я уже не смог бы осилить даже под страхом смерти.

Вот, значит, какой была моя судьба. Надо сказать, у неё есть чувство юмора — очень чёрное. Я умирал в ледяной грязи, той самой, в которой годами барахтался во время войны. Тогда я смог выбраться, но теперь холод и грязь добрались до меня, чтобы выпить жизнь. Недалеко я ушёл от братской могилы, устроенной синим курткам атамана Сивера.

Из последних сил я попытался зацепиться пальцами за нижние кривые ветки дерева, но пальцы лишь скребли по коре. Она отслаивалась пластами, будто кожа попавшего под газовую бомбардировку. Последнее, что помню — отвратительное ощущение жирной ледяной грязи между пальцев.

Меня подвесили, будто тушу на бойне, да и обрабатывал меня лично фон Вольг ничуть не хуже. Хорошее мясо нужно как следует отбить перед тем, как начинать резать. И полковник дал волю кулакам. Бил расчётливо, так чтобы причинить боль, но не покалечить. Мои рёбра трещали от его ударов, что творилось с органами — лучше не думать, боль красной пеленой застила глаза. Но главное, фон Вольг не задал ни единого вопроса — он просто бил меня, чтобы получить удовольствие.

Через багровую завесу боли я видел улыбающегося Рыкова, приветствовавшего каждый удачный удар фон Вольга. Удачным был тот, что заставлял меня издать сдавленный стон. Большего им от меня добиться не удалось. На некотором расстоянии от них стояла Серая Лисица. По всей видимости, её не раскрыли, и как бы ни злобствовал Рыков, фон Вольг обратил весь свой гнев только против меня.

— Ну вот теперь ты готов, — улыбнулся фон Вольг, натягивая перчатки. Он снял их перед тем, как начать избивать меня. — Отвечать будешь?

— Пошёл ты, — плюнул я ему в лицо.

Фон Вольг ответил на это оплеухой — такой сильной, что у меня дёрнулась голова, что-то неприятно хрустнуло в шее, а по лицу потекла кровь из разбитой губы.

— Отчаянный, — стёр плевок со щеки полковник.

Теперь он даже не потрудился снять перчатки — обрушил свои пудовые кулаки на мои прямо в них.

Свет в глаза привёл в себя — у меня не было сил даже на то, чтобы поднять руку и защититься от него.

— Нашли, — раздался приглушённый голос, говорили на экуменике. А следом меня подхватили под руки и куда-то понесли. Ноги мои волочились по грязи, но сил на то, чтобы сопротивляться или хотя бы возражать, у меня не осталось.

Потом было тепло. Я лежал на брезентовом полу большой палатки и буквально впитывал его. Казалось, трясина и ледяной воздух вытянули из меня всю теплоту без остатка, но теперь оно возвращало мне жизнь. Настолько, что я даже сумел сесть без посторонней помощи, натянув одеяло, которым был укрыт, на плечи. Палатка была тёмной и не очень большой. В углу мерцал красными огоньками тепловой артефакт. Дорогая штука, конечно, но очень удобная, прогревает помещение за считанные минуты, поддерживая комфортную температуру. Даже если бы за стенами палатки бушевала метель или стоял трескучий мороз, от которого лопаются деревья, внутри бы было так же тепло. Пока не закончится магиум, конечно. Глупо не запастись такими артефактами, отправляясь в Руславию, известную своим суровым климатом.

Глаза быстро привыкли к темноте, и я увидел, что кроме артефакта в палатке имеются ещё стол и стул. Обычные складные армейские, не изменившиеся ничуть со времён войны. Я забрался на стул, кутаясь в одеяло, и ссутулился, положив локти на столешницу. Сейчас, когда мне удалось отогреться, пришёл голод — причём зверский. Даже в животе неприлично заурчало. Я уже хотел было подняться и выглянуть из палатки, но тут клапан откинулся в сторону и ко мне, пригибаясь, вошёл Оцелотти. В руках он держал миску похлёбки и пару ломтей хлеба. Стоит ли говорить, что ничего вкуснее этого я не ел в жизни.

Я молча умял первую порцию и попросил добавки. Оцелотти, ни слова не говоря, принёс ещё. Я понимал, что ем самую простую похлёбку из пищевого концентрата, какой кормили на фронте, и хлеб был так себе, но я зверски хотел есть, и до вкуса пищи мне не было никакого дела. Организм насыщался, восстанавливая силы, пошедшие на то, чтобы практически вытащить меня с того света.

Отставив чистую миску в сторону, я хотел было поблагодарить Оцелотти, но глаза закрылись сами собой. Последнее, что помню, как снова повалился на пол палатки.

Теперь меня окатили ледяной водой. Всё тело превратилось в один сплошной сгусток боли. Болели стянутые наручниками запястья, болели локти из-за того, что я долго висел, болели рёбра и внутренности, отбитые фон Вольгом, болело лицо, куда пришлось несколько ударов, которыми полковник приводил меня в чувство. Красная пелена сгустилась, и теперь я видел только тех, кто был рядом со мной. Точнее того, потому что всего в паре шагов от меня стоял лейтенант Рыков с парой электродов в руках.