Елена Кочешкова - Болтливые куклы

— Подойди, — сказал он глубоким, ничуть не ослабевшим от долгих лет голосом. — Подойди, Зар.

Лицо старика изрезали глубокие морщины, его совершенно седые волосы были острижены коротко, а белые глаза запали так глубоко, что казалось, они выглядывают откуда-то из другого мира.

Зар не испытал страха перед этим человеком. Даже легкая тень трепета не коснулась его сердца.

— Я знаю твое истинное имя, — сказал старик, — и знаю, почему ты здесь. Но дальше меня и дальше этих стен сие знание не уйдет. Отныне ты — служитель Богини. Прими это и смирись с этим. В Храм приходят разными путями, и твой путь не исключение. Я вижу, что сейчас твое сердце полыхает от ненависти и боли, но однажды ты поймешь, дитя, что твоя судьба дала тебе лучшую возможность остаться в живых и уберечь свою семью. Ты не станешь просить подаяние на улице, не будешь оттирать чужую грязь от пола или всю жизнь постригать кусты в саду. С этого дня твой путь — это путь танцора.

Танцора?

Зар посмотрел на старика изумленно. Он не ослышался?

— Да, ты прав, — сказал настоятель, — немного поздновато для того, чтобы начинать. Но у тебя сильное и ловкое тело. Ты справишься. А теперь иди.

В своем родном доме сын Первого Советника мало общался с ровесниками, но при этом никогда не ощущал себя одиноким. В новой храмовой жизни Зар оказался окружен детьми, однако именно среди них он впервые познал, что такое одиночество.

Одиночество болезненное и глухое — как неожиданный удар под дых.

Дети, словно дикие звереныши, не знали что такое милосердие — они с первых же дней взялись испытывать новичка на прочность. Возможно, причиной тому и в самом деле были белые волосы Зара, которые так не давали им покоя, но скорее всего человеческие детеныши просто испытывали острую нехватку новых впечатлений.

Зар не стал долго над этим размышлять и анализировать — он просто разбил пару носов и украсил несколько физиономий цветистыми синяками. После этого откровенные нападки сразу же прекратились, но друзей у Зара больше не стало.

Впрочем, его это не особенно и огорчало.

Он не верил ни в богов, ни в людей. Презирал саму храмовую жизнь и трусливое смирение служителей, обреченных на это рабское существование.

Сам Зар ни за что бы не сдался, будь у него выбор. Он пытался бы убежать от такой жизни раз за разом. Даже если бы его раз за разом возвращали обратно и отрубали бы каждый раз по части тела.

Вот только выбора у него не было. А значит, следовало смириться, как и советовал настоятель.

И это оказалось труднее всего.

Унылые каменные своды общей спальни, жесткая циновка, однообразная еда, глупые мальчишки и покорные служители — все это вызывало у Зара глубокое отвращение. Он привык жить совсем иначе. Он знал цену красоте во всех ее проявлениях. И не мог найти ее в стенах храма.

Как это ни странно, единственным спасением для него стал танец.

Никогда прежде Зар и помыслить не мог, что будет посвящать часы и дни этому ремеслу… Не верховой езде, не воинскому делу, не изучению высоких наук, а всего лишь танцу. Конечно, в школе для юных актеров были разные занятия — и музыкальные, и развивающие ум, но все они не могли сравниться с тем, чему обучался юный наследник дома Тадэ. В свои восемь он был во много крат образованней даже тех мальчиков, которым уже исполнилось больше двенадцати лет.

Погружаясь в отрешенность танца, Зар вспоминал свои занятия с отцом — как они кружили друг напротив друга с острыми кинжалами в руках или тонкими палками из бамбука. Обучение в танцорской школе имело мало общего с воинскими танцами, но все же… Все же так он мог хоть немного приблизиться к своей истинной судьбе и тому, что было ему дорого.

Учителя хвалили его. За глубокую сосредоточенность, молниеносную реакцию и точность движений. Эти навыки остались из той, прежней жизни, и весьма пригодились в новой.

— Ты будешь хорошим танцором, Зар, — сказал как-то мастер Хо. — Огня в тебе хватает. И тело свое ты чувствуешь. Но вот думаешь — слишком много. Негоже танцору столько думать. Ты здесь не для этого, парень. Не знаю, кем ты был прежде и почему попал сюда, только забудь ты, ради всех богов, свое прошлое. Его уже не вернуть. Забудь и просто танцуй. Обещаю, если однажды ты выйдешь на сцену, тебя забросают цветами и вознесут до небес. Ты обнаружишь, что жизнь не просто хороша — она прекрасна. Но чтобы это сбылось, тебе надо кое-что изменить в своей голове уже сейчас. Понимаешь?

Зар понимал.

Мастер Хо вообще редко разговаривал вот так со своими учениками — обычно гонял их в хвост и в гриву, ругал на все лады и раздавал увесистые затрещины. И если уж он снизошел до подобного монолога, значит, причины для того были вескими. А еще это означало, что мастер счел собеседника достаточно осознанным для взрослого разговора.

Но не смотря на обещание 'забыть', Зар не мог сдержать свое слово. Причиной тому была не только жгучая обида и неприятие нового образа жизни, но еще и сны.

Сны, которые он, как ни старался не мог отогнать от себя.

Ему снился дом. Снились добрые веселые сестры с их яркими лентами в волосах. Снился отец — сильный и большой, верхом на черном Призраке… Он подхватывал Зара и уносил прочь от ненавистного храма. Снилась мама… И такие сны были особенно жестоки, потому что в них Зар особенно остро понимал, как скучает по ее нежным рукам, теплой улыбке и ласковому голосу. Он просыпался в слезах и бессильно вцеплялся зубами в край жесткой циновки, чтобы не выдать себя перед другими мальчишками.

Но хуже всего были сны про змей. Черные, скользкие, бесшумные, они скользили по коридорам, заползали в его кровать и обвивали руки и ноги, лишая возможности двинуться. Он мог только кричать.

И кричал. Звал на помощь, но не мог проснуться, пока другие дети не сталкивали его с кровати на пол. Падение было коротким и безопасным. Оно было спасительным.

За этот страх, за частые крики по ночам его прозвали Змеем. Словно в отместку за растревоженные ночи дали самое гадкое, самое унизительное имя. А когда однажды он у всех на виду поскользнулся в бане и неудачно упал в мелкую чашу бассейна, его обозвали водяной змеей. И это прозвище пристало глубже, чем темный, болезненный кровоподтек на ноге.

Дети не любили его. Никто не хотел сидеть или стоять рядом с ним, никто не звал его играть в свободные от учебы часы. И пусть они не насмешничали открыто, однако меж собой говорили о 'белом змееныше' с презрением.

Но разве расскажешь об этом мастеру Хо? Разве объяснишь?

Зар привык молчать.

Мастер Хо, однако же, не был ни слепцом, ни глупцом. Он не привык вмешиваться в дела учеников, но обычно детские проблемы и не стоили того. А с Заром вышло совсем иначе. Таких очевидных и безусловных изгоев в танцорской школе не было уже очень много лет. И Хо понимал, что странный белый мальчишка если и не сломается от постоянной незаметной травли, то уж точно превратится в озлобленного звереныша.