С. Алесько - О людях и нелюдях

Рыжий вылез в окно и осторожно пошел по узенькому карнизу. Обилие фигурной кладки и каменных украшений делали спуск пустяком, а чирикавшие там и тут воробьи служили отличным прикрытием. Вьюн спрыгнул на землю с прилипшими к усам серенькими перышками. Птиц, особенно мелких, он есть не любил, но сейчас свежатинка оказалась очень к месту, ибо на душе было погано.

Кошак выбрался из замка тем же путем, что и вошел. Все вновь прошло удачно, вскоре Вьюн сидел в "Щербатом сливочнике" и ждал ужина. Еду ему принесла Винка, глаза у нее были мокрые.

— Да ты никак реветь собралась? — спросил Вьюн, сам пребывавший в отвратительном настроении.

— Фунт сказал, Дрозд, наверное, не родился оборотнем…

— Очень похоже на то, — процедил Вьюн.

— Чего ты такой злой?

— Не люблю, когда меня водят за нос. В особенности те, кого я считаю друзьями.

— Да, я тебя очень понимаю, — Винка поджала губы и глаза ее перестали подозрительно блестеть. — Но когда за нос водят — это еще не самое обидное. А вот когда предают…

Кошак вскинул на нее глаза.

— Ну прости ты меня. Самому тошно. И этот… из-за меня влип. Хотя какое там влип. С родителем встретится. И чего бегал столько времени?

— Ты о чем? — не поняла девушка.

— Ромашечка, можно я поем? Умотался за день, а во рту только тощий воробей и побывал, — Вьюн принялся намазывать ломоть хлеба жирной сметанной подливкой. — Фунт здесь?

— Здесь. Хотел с тобой поговорить после ужина.

— Вот и чудесно. Ты тоже приходи. Успеешь еще на старого кошака нагорбатиться. А пока не стесняйся, трать денежки из дроздова пояса. Ему теперь такая мелочь ни к чему.

Винка покачала головой и ушла на кухню. Слова Вьюна огорчали и сбивали с толку. Девушка решила не ломать над ними голову, ведь ждать разговора осталось недолго. Ей вполне хватало размышлений над тем, каково это — превратиться из человека в презираемого и гонимого нелюдя. Не удивительно, что сам оборот вызывает у Дрозда брезгливую гримасу. И наготы он стесняется… Неужели это правда? Неужели можно каким-то образом превратить человека в тварь? Бедняга Дрозд… Ему наверняка пришлось бросить родных, близких, уйти скитаться… Глаза опять защипало, и девушка торопливо промакнула их фартуком, не желая реветь при другой служанке и кухарке.

Винка, конечно, слышала сказки, в которых какой-нибудь бедолага после укуса или царапины оборотня превращался в нелюдя. Но сказки они и есть сказки. В обычной жизни селянки вроде нее не становятся королевнами, королевны не выходят замуж за оборотней, да много чего интересного не случается. Значит, и сказочным несчастьям нет места в привычном мире. Наверное, Фунт ошибается. Но почему злится Вьюн?

Когда Винка постучала в комнату рыжего, кабатчик уже был там. Старый кошак сидел в кресле и задумчиво поглаживал свои роскошные бакенбарды. Вьюн валялся на кровати. Судя по всему, разговор они не начинали, ждали девушку.

— Вьюн, ты понял, к чему сыскарь спрашивал малышку о картинке на плече? — спросил Фунт, когда Винка устроилась на скамеечке у камина.

— Поначалу не понял, теперь знаю точно.

— Ты что-то разведал? — Фунт положил руки на подлокотники и выпрямил спину, подавшись вперед.

— Гораздо больше, чем хотел бы… — вздохнул Вьюн, садясь. — Хотя… Говорят, лучше тухлый окушок, чем отравленная сметанка.

И рыжий поведал все, что услышал, спрятавшись за гобеленом в покоях наместника.

— Значит, парень и впрямь младший княжич, сын Соколиного… — произнес Фунт, снова начиная гладить бакенбарды. Видно, это помогало ему собраться с мыслями.

— Может быть и нет! — возразила Винка. — Он же не признал этого. Наоборот, сказал: его отец — оборотень. И потом, как можно превратить человека в нелюдя?

— Этого я не знаю, — ответил кабатчик. — Слыхал еще котенком о каком-то обряде, но тот рассказ больше на страшную сказку походил.

— Он точно княжич. Только тогда все и сходится, — стоял на своем Вьюн. — Правильность его, презрение к оборотням. Людинку все выгораживал, выручать побежал.

— Полудурок ты, Вьюн, — сказал старый кошак. — Я еще в прошлый раз, когда вы в Надреченске были, заметил, что приятель у тебя правильный, хоть и молодой. Знать, хлебнуть успел всякого. Он не смотрит, носишь ты крылик или нет, ему важно, как ты себя с другими держишь. Возьми вашу попутчицу, — Фунт кивнул на Винку. — Вы вроде ничего плохого от нее не видели, даже наоборот, помогла она вам в дороге, человеческая девчонка — оборотням. Вот Дрозд и относится к ней соответственно. А уж ты, борец за справедливость, отблагодарил ее на славу… Небось, кошечку какую-нибудь постыдился б подставить? Среди зверух, кстати, такие попадаются, самая прожженная людина по сравнению с ними — цветочек чистый. Да чего я рассказываю, сам наверняка нарывался.

Вьюн повесил рыжую голову и не стал возражать.

— Если Дрозд — княжич, почему он не хочет с отцом встречаться? — Винка нашла еще один довод в поддержку пса. — Нескладно как-то выходит.

— Очень даже складно, — фыркнул Вьюн. — Или стыдно, или боится, что батяня убьет. Или и то, и другое.

— Как убьет? Родного сына? — не поверила девушка.

— Соколиный на дух оборотней не переносит! Истребил в своих землях всех подчистую, и стариков, и детей малых, которые еще первого оборота не прошли, — Вьюн сжал кулаки. — С него станется и сына убить, раз нелюдем стал. Или того, кто похож на его сына…

— Но тогда нужно помочь Дрозду! — воскликнула девушка. — Нельзя его бросать! — она перевела беспомощный взгляд с Вьюна на Фунта и обратно.

— Нельзя-нельзя, — пробурчал рыжий. — Не волнуйся, Ромашечка, я это дурное пиво поставил, мне его и хлебать. Да и в любом случае хочу с черным еще парой слов перекинуться. Фунт, поможешь? Деньги дам, какие потребуются, ты меня знаешь.

— Помогу, как не помочь, — кивнул кабатчик. — Честный оборотень своих в беде не бросает. А деньгами не сори, вам ох далече убегать придется. Если, конечно, ты дружка своего бросить не собираешься, той самой парой слов перекинувшись, — Фунт ехидно взглянул на рыжего.

— Посмотрим, — буркнул хмурый Вьюн. — Вообще-то, нет у меня желания бродить с человеком, да еще и с отродьем Соколиного.

IV

Дорога уходила в узкое ущелье. Брат скомандовал дружине перестроиться, и они въехали в гулкую, полнящуюся эхом тень. Он задрал голову и увидел бледно-голубую ленту выцветшего осеннего неба. Глубоко здесь, на дне, наверное, глубже, чем в замковом колодце…