Олег Северюхин - Беги, Василич, беги!

— А разве это не так? — спросила старушка. — И что такое бессмертие на том свете, если тебя не видит никто на этом? От бессмертия в раю может быть либо оскомина, либо отвращение от всей ихней патоки…

— Может, амброзии? — робко вставил я уточнение.

— Амброзии, патоки, елея — это все одно, когда во рту или в заднице все слипается, — не стала возражать старушка, — а бессмертие в аду — это вообще какой-то садомазохизм. Бессмертие возможно только среди реальных людей, которые могут подтвердить твое бессмертие, а то получится как у графа Калиостро, говорил, что ему две тысячи лет, а умер где-то в сорок с небольшим.

— А вот дедушка ваш, товарищ Олигерьев, говорил совсем по-другому, — ехидно вставил Гудыма. — Он, помнится мне, говаривал, что настоящее бессмертие начинается тогда, когда человек может существовать сразу во всех ипостасях, радуясь радостям рая, мучаясь муками ада и будучи летающей рыбой с ногами верблюда, зная все и вся и предвидя будущее.

— Типун тебе на язык, товарищ Гудыма, — мелко перекрестилась Клара Никаноровна. — Не дай Бог, еще ночью приснится такое человеческое совершенство, хотя, с течением времени, произойдет селекция таких людей и они, однако, станут совершенствами на самом деле. Я что-то помню из детства, когда дедушка рассказывал мне разные сказки. Оказалось, что не мне одному он эти сказки рассказывал, тебе тоже досталось. А ты хоть одного такого человека видел?

— Видеть не видел, — признался Гудыма, — но вот до войны дедушка ваш общался с одним пареньком по фамилии Беляев, и после этого описал судьбу двух парнишек, который в море мог плавать как рыба, а другой летать по небу как птица. Просто так это не опишешь, это нужно видеть или хотя бы знать принципы, по которым человека можно превратить в бессмертное существо.

— А что, если человек не будет знать, что ты бессмертный, и собьет тебя на лету рогаткой или в речке поймает на удочку и слопает в жареном или вареном виде, — не удержалась от язвительности Клара Никаноровна.

— Ах, Кларочка, — сказал примирительно чекист, — мы с родственничком твоим, — и он посмотрел на меня, — такого испытали, что я поверю во все рассказы о потусторонней жизни, и что люди оттуда наблюдают за нами, делая нам знаки, что можно делать, а что нельзя. И от нас зависит правильное понимание этих знаков. А мы, как дети малые, руками и ногами отбиваемся от всего этого, считая, что мы цари природы и сами с усами. А кстати, где дедушка-то ваш похоронен, хотел бы могилку его сходить, букетик цветов положить, а то так и не сподобился ни разу.

Клара Никаноровна почему-то притихла. Этот вопрос поставил его в тупик. Значит, есть от чего.

— Кто его знает, где могилка его, — сказала задумчиво хозяйка, — вышел из дома на прогулку и исчез. Чекисты ваши искали его и никаких результатов. Даже зацепиться не за что. Списали на то, что старенький человек мог заблудиться или сгинуть где-то в канаве или в какой-нибудь трубе застрять. Вообще, нагородили всякой ахинеи и дело закрыли. А, может, они его в какой-то лаборатории закрыли и держат там как подопытного кролика, выпытывая все секреты, которые он знает. А ведь он сказал, что через пятьдесят лет после начала самой большой войны, СССР капитулирует и развалится. Как в воду глядел.

— Так, а про Россию он что-то говорил? — грозно спросил Гудыма.

— Про Россию сказал, что ей шибко не поздоровится через сорок лет после развала СССР, если цари ее не перестанут восстанавливать сталинскую империю, — сказала Клара Никаноровна. — Двунадесять языков объединятся против нее, и с Россией будет то же, что и с СССР. Когда у царя ума нет, то и у народа этого ума с гулькин этот самый.

— Понятно, — сказал Гудыма, — валить надо отсюда. Вы, дамы, не серчайте на нас, но нам с Олегом потолковать надо о вещах неженских.

Глава 41

В кабинете старика Олигерьева мы долго не начинали разговор. Гудыма задумчиво курил, а я просматривал новости, ожидая, когда гость заговорит сам.

— Тут я вот что подумал, — сказал Гудыма, — все дело вертится вокруг тебя. Мы проживаем по десятку лет, а у тебя всего лишь прошел. Как это получается, ума не приложу, но вот хочу с тобой посоветоваться по вопросу дальнейшей жизни своей. Сам понимаешь, через пять лет сто годков стукнет, а люди у нас по стольку и не живут. А вот не хочется мне надевать деревянный пиджак и отправляться в последний путь в сопровождении братвы из органов и не из органов. Ты, может, что-то нашел в бумагах Олигерьева? Он неспроста исчез отсюда. Где-то он обитает и занимается своими делами, как и прежде. Может, и он такой же как ты: для нас проходят десятки лет, а для него считанные дни.

— Ты знаешь, а я и не удивлюсь, если мне придется встретиться с Олигерьевым — сказал я. — Я сначала тоже удивился, когда увидел, как ты направляешь на меня маузер в капище языческой Руси, а потом понял, что у тебя не было другого способа сохранить свою жизнь, кроме как забраться в глубину веков.

— В том-то и дело, — согласился Гудыма, — Олигерьев бросил меня в прошлом, исчез в неизвестность, а я никак не мог найти то озеро, по которому мы забрались туда. И только ты нашел это озеро. Даже в нашу прошлую встречу, я просто предполагал, где находится это озеро в Химках, но оно открылось только с твоим присутствием. Получается, что ты тот, кто может открывать ворота в неизвестное. И я верю в то, что Олигерьев рассказывал о рае и об аде. Ты смотри, что получается. Во всех сказках рассказывается, как убитого богатыря сначала поливают мертвой водой, которая затягивает все раны, а потом поливают живой водой, и он оживает. Сказка? Никакая не сказка. Все это было и никуда оно не делось. Диалектика, доказанная Ломоносовым: ничто ни откуда не возникает и не исчезает в никуда. В аду есть мертвая вода, а в раю живая вода. Но вода нам не нужна, нам нужна жизнь. Жизнь без конца и жизнь счастливая во всех отношениях. Значит — нам нужно попасть сразу в рай, минуя чистилище и ад.

— Мне это совершенно не надо, — сказал я, — меня все удовлетворяет здесь. Второе. Если открыть дверь в рай, то наши люди все там загадят и заплюют, и это будет не рай, а какое-нибудь Бутово или станица Кущевская. Причем, так сделают не только наши люди, а вообще все, если им сказать, что здесь все бесплатно, без меры и никакой ответственности за все содеянное.

— Мы не будем открывать дверь для всех, — шепотом сказал Гудыма, — только ты и я. Остальные перетопчутся. Ты представляешь, какие перспективы откроются нам после этого?

— Какие могут там перспективы? — саркастически спросил я. — Если человек попал в рай, то это уже навсегда и бесповоротно.