Александр Прозоров - Дикое поле

— В тюльпаны поиграем? — весело он предложил он.

Невольница промолчала, и он принялся задирать подол ей на голову.

Игру в тюльпаны показали ему татары из Арнаутской орды, когда они пять лет назад ходили в набег на Муром и налетели на селение, не успевшее получить весть о приходе извечного русского ужаса. Веселые кочевники тогда задирали подолы столь любимых русскими девками юбок и платьев выше головы и связывали там веревками, приматывая к запястьям рук. После этого пленницы начинали напоминать тюльпан, которыми каждую весну покрывается степь — большой бутон на высокой тонкой, гибкой ножке. Было очень похоже — вот только ножки сделанных ими цветов были белыми и имели весьма соблазнительные формы. Девки тыкались из стороны в сторону, ничего не видя, не в силах ни снять платья, ни опустить его вниз, ни хоть как то защититься — а они веселились, то подкалывая их ножами, то тиская за грудь или задницу, либо, когда возникало желание, пользуясь ими, как только хочется.

Весело было. А теперь в Казани сидит московский воевода, в Астрахани — московский воевода, за пойманную и попользованную русскую девку тебя в любой момент повесить могут, или виру взять. Невольники все по домам отпущены, новых взять негде. И остается или бежать с родных кочевий, или работать самому, своими руками, как последнему неверному.

Ударом ступни он раздвинул невольнице ноги, запустил туда ладонь, немного потискал, забавляясь ее вздрагиваниями и чувствуя нарастающее желание, потом приспустил штаны и резко вошел — всей силой, какой только мог. Полонянка уперлась руками в повозку, та сдвинулась немного вперед, а он долбил и долбил русскую девку, словно вымещая на ней обиду за отнятую вольготную, сытую жизнь, лихое веселье, достаток и свободу. Наконец напряжение взорвалось волной сладкой истомы. Он отступил от невольницы, подтянул и завязал штаны. Потрепал ее по белой щеке, стиснул податливую грудь — хороша девка! В Ор-Копе можно будет сменять на нее пару породистых жеребцов, а потом уйти в степь уже одному, со своим табуном.

Фатхи-Гиззат прошел вперед, продел вожжи впряженного в кибитку мерина через отверстие в борту предыдущей повозки. Отошел в сторону и поднялся в седло своей каурой кобылы. Поднялся на стременах, выглядывая вперед…

Ну, наконец-то! Первые телеги, мелко трясясь, Двинулись по дороге вперед. Кочевье вытягивалось в Длинный обоз, позади которого, жалобно бекая, трусили волжские овцы. От былого богатства осталось всего лишь немногим более двух сотен — остальные разбежались, как только из кочевья ушли все невольники. Хорошо хоть, нукерам Лухан-бея удалось сохранить конский табун, в котором сейчас шли и пятнадцать кобыл Фатхи-Гиззата.

Обоз из почти полусотни повозок вытянулся длинную ленту на ведущей куда-то к двугорбому холму дороге, и татарин, заскучав рядом с матерью, сидящей сейчас на козлах кибитки, как простая русская невольница, помчался вперед. И очень вовремя: вперед на холме он заметил шевеление, и с изумлением осознал, что это — девка!

Еще одна ладная молодуха, в пару к той, что бежит сейчас за повозкой — это уже не маленький, а весьма неплохой табун, который точно сможет прокормить и его, и старую мать. А коли Аллах будет милостив — то и тех невольниц, что он поймает еще и станет возить с собой, заставляя ласкать себя ночью и собирать кизяк днем.

Татарин негромко выругался, поняв, что заметил добычу не один, что от обоза отделяются и устремляются вперед все новые и новые всадники — а он, как назло, все время плелся в конце обоза, перед следящими за отарой мальчишками, и теперь оказался в самом конце скачки!

Высокая, стройная девушка в парчовых шароварах и мужской косоворотке, сквозь которую соблазнительно выпирала высокая грудь, словно дразня мужчин, тряхнула головой, позволила длинным шелковистым волосам упасть вперед через плечо, потом откинула их назад, выдвинула вперед колчан и подняла лук.

— Лук? — удивился Фатхи-Гиззат. — Откуда у русской бабы лук? Эти урожденные рабыни и натян…

Граненый наконечник пробил его грудь, стрела, пронзив тело насквозь, глубоко вонзилась в круп кобылы, и Фатхи-Гиззат, так и не додумав своей мысли, завалился набок.

Скорей, скорей! Татары мчались вперед, пригибаясь к шеям коней, прячась за ними от стрел, но не отвечая на выстрелы, чтобы не ранить ладную девку — не попортить товар. Потуги русской полонянки отбиться вызывали смех: куда бабе против прирожденных воинов! Да и не видно, чтобы куда-то попадала.

На доносящийся со стороны обоза вой они не обращали внимания — а именно там татарки уже раздирали себе лица, видя самое главное: лучница стреляла не в первых всадников, а в задних, убивая их одного за другим незаметно для остальных.

До татар осталось полторы сотни шагов, сотня, полсотни…

— Варла-а-ам!!!

И тут уже тянущие вперед руки лихие ногайцы увидели, как на вершине холма, за спиной молодухи, словно выросли русские бояре. Сверкающие прочной сталью панцири и бахтерцы, высокие шеломы с кокетливыми алыми флажками на острых кончиках, длинные рогатины с широкими северными наконечниками. Рогатины опустились кончиками вперед, и кованая конница начала стремительный, сверху вниз, разбег.

Не готовые к схватке татары со всей силы, разрывая губы лошадей, натянули поводья, стремясь остановиться, успеть развернуться, уйти — но смертоносная железная лава уже неслась вперед, не оставляя ни единой мига для спасения. Витязи вонзали рогатины в тела врагов, бросали тяжелые копья в них и мчались дальше выхватывая сабли и рубя все живое, попадающееся на пути. Юля металась на вершине, пытаясь выглядеть из-за спин воинов хоть какую-то цель для выстрела, выпустила пару стрел в какие-то фигуры, пытающие убежать в сторону реки, потом пробила грудь пожилого татарина, также схватившегося за лук.

Все! В уходящем из ставших негостеприимным приволжских степей роде было всего два с небольшие десятка воинов — и все они, как глупые бабочки на свет лучины, ринулись за одинокой девкой на холм. Четверых подстрелила Юля, остальных смахнула, словно крошки со стола, боярская кованая рать. Только трое нукеров, гнавших по густой траве между дорогой и Донцом конский табун, успели сообразить, что сделать ничего не смогут, и, не желая погибать вместе с родом, умчались назад, унося в степь печальную весть об исчезновении кочевья Гиззатов.

Русский воин, пройдя путь с вершины холма до дороги уже пешком и собрав на своем плече целую охапку поясов с болтающимся на них снаряжением, дошел до самого дальнего татарина, отпихнул ногой воющую над ним старуху и недовольно спросил: