ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева
Девушка вдруг обернулась, сверкнула улыбкой.
— Корабеллой командовать дело нехитрое, любой дурак справится. А вот фуэте крутить — не каждому дано.
— У-у-у-у, — откликнулась команда охотно.
Дятел так вовсе загрохотал, хватил капитана кулаком по спине.
Волоха криво усмехнулся.
Сжался в комок — котом махнул через борт, приземлился на крыло, оттуда спрыгнул и выпрямился перед насмешницей. Она вытянулась, но не отступила.
Танцорка, понял Волоха. Балетная. И в сумке наверняка купальник мокрый и стоптанные туфли.
— Забьемся? — спросил без улыбки, протягивая ладонь. — На свидетелях? Что если я десяток прокручу…
— Пятнашку, — она глянула из-под прозрачной челки с вызовом, быстро облизала губы.
И впрямь птичка, подумал Волоха. Птичка-невеличка. Воробей.
— Пятнашку прокручу, ты мне, и старпому, да всей команде — контрамарки?
Девушка удобнее перебросила сумку.
— Идет, — сказала и отважно хлопнула по мозолистой жесткой ладони маленькой, но крепкой рукой.
***
Медяна, оказывается, очень быстро отвыкла от бытового комфорта. Много воды, чтобы мыться, огромные гулкие пространства. Уединение. Тишина.
Много воды.
Купальни были устроены в подвале. Замок стоял над горячими источниками, и благодаря системе протянутых в камне артерий был теплокровен в любую пору года. Медяна отдала грязную одежду служанкам, смущаясь любопытных взглядов и своего заросшего облика. Может быть, щетина красит мужиков, но ей определенно не шла.
Ей выдали одежду на смену — настоящее, видит Лут, платье! — кусок стеклянного камня вместо бритвы, плошку растертого мыльного корня, мочалку и здоровое, как на Дятла, полотенце.
Выложенные камнем блюдца-бассейны исходили молочным паром. Медяна бочком спустилась по скользкой от влаги лестнице, с опаской придерживаясь за перила и только в воде позволила себе расслабиться и поплыть.
— О, Лут, какое блаженство…
— Скажи, да?
От неожиданности девушка дернулась и едва не захлебнулась. Еремия подтолкнула ее твердым плечом, удерживая на плаву.
— О, ты…
— Не хотела пугать, прости, — Еремия оплыла девушку по кругу, двигаясь с бесшумной грацией большого водного зверя. Белая шкура ее мерцала сквозь толщу воды орнаментом. — А ты расцвела прям.
Медяна зарделась от удовольствия.
— Правда? Я вообще, знаешь, чувствуя себя даже лучше, так странно… Спасибо.
Она подплыла к бортику, села на выступ, убирая с лица отросшие пряди волос. Под низким потолком метались хвостатые тени. С иллюминацией здесь было неважно, весь свет шел от похожих на мыльные пузыри кладок каменного паука, которого в замке разводили, похоже, исключительно с декоративно-осветительными целями.
Медяна покрутила шеей. От такой тишины она тоже, оказывается, отвыкла.
— Слушай, а вот эти корабеллы, которые мы куда-то везем… Они очень дорогие?
— Они бесценные, подружка, — Еремия умыла лицо, фыркнула, как морской кот, — скажу тебе по секрету — истинная корабелла истинной рознь. Я вот выворотень, маневренная и быстрая. Я умею нырять на глубину. Но без брони мощность у меня так себе, та же Соль побьет на раз-два, а в дуэте с Косаткой — как пальцами щелкнуть. Есть корабеллы дикие. И они умеют жить в Луте без капитанов. Для меня это что-то запредельное, если честно.
Она почесала шею, прищурилась.
— Ты не сильно ушиблась, когда мы упали? — спросила Медяна.
Синяков на гладком сильном теле корабеллы она не видела, но мало ли как могло столкновение с землей отразиться на Еремии.
Метелица-оларша больше всех напугалась, от того присмирела и позволила поставить себя подле чужих. Был бы рядом Выпь, сумел бы успокоить…
— А, — корабелла небрежно дернула плечом, — как говорил один наш общий знакомый, падаешь — так падай красиво. И потом, это было управляемое снижение. Я не малолетка, плюхаться на пузо или носом в землю.
Брызнула водой в задумавшуюся Медяну и за ногу стащила ее в воду.
***
Госпожа Танакиль поняла, что вечер наедине с капитаном не состоится, потому что цыган отсвечивал, как маяк. Она предложила гостям не трудить ноги и сесть, сама прошла к окну.
Волоха следил за ней глазами, словно кот.
— А дело не подождет до рассвета? — цыган смачно зевнул, лязгнул зубами. — Спать охота, да и пожрать-помыться бы не помешало…
— Рассвета не будет, — резковато отозвалась Танакиль. Тут же извинилась. — Простите мою горячность. Тема света для всех нас болезненна. Видите ли… Хом лишен солнца. Не знаю, в чем причина, но это так — ночь длится бесконечно. Вот уже… который год подряд.
Волоха переглянулся с Дятлом.
— Что, и не светит, и не греет? — цыган скептически заломил бровь. — А как же вы тут не перемерзли к собакам? А трава-мурава как прет-зреет?
— К сожалению, мне это неизвестно. Все в одной поре. Цветение. Рост. Плодоношение. Трава стала только крепче.
Она отошла от окна, но место за столом не заняла. Оперлась о высокую спинку стула.
— Помогите мне, капитан, — попросила негромко. — Мой Хом не богат, но наше сокровище, наш триумфат — бирюзовый мох. Вы могли его видеть, он растет на шерсти овец. Собственно, мы разводим не скот, а выращиваем сей редкий вид растения. Раньше бирюзовый мох был основной составляющей экспорта…
— Сделаю все, что в моих силах, госпожа, — пообещал Волоха, проигнорировав пинок от старпома. — Но позвольте спросить, как же ваш Князь?
Танакиль замешкалась. Потерла подвеску, единственное свое украшение, не считая железных запястий, удерживающих рукава вороного платья.
— Да, это еще одна странность Хома… Видите ли, капитан… Наш Князь вот уже несколько лет как не управляет Хомом.
— Мертв?
— Не мертв. Но и не вполне жив. Если вы составите мне компанию, я покажу. Прошу вас, капитан.
***
— Просим, просим, капитан!
Элон аплодировала. Затем уселась — прямо на пол, сложила длинные сильные ноги, обхватила пальцами щиколотки.
В тренировочном зале пахло трудовым потом и пылью. Кровавыми мозолями и сорванными ногтями. Стрептоцидом. Набившей оскомину музыкой, амальгамой зеркал, полированным до блеска поручнями станка.
Волоха поклонился Элон. Она щурилась. Косо бившее в окно вечернее солнце заливало паркет разбавленной рыбьей кровью.
Волоха встал в центре зала, поймал свое отражение в капкане зеркал. Зафиксировал. Глаз и крючок, вспомнил.
Толкнулся.
Дятел только оскалился и скрестил на груди руки, когда смеющиеся в углу танцовщицы примолкли. Пять. Шесть. Восемь.
Волоха крутился, как волчок, не роняя темпа.
Девять. Десять.
Еще. Еще. Пятнадцать.
Двадцать.
Остановился.
Дятел знал Волоху, только потому разглядел, что не так просто далось русому это подконтрольно-строгое вращение. Русые волосы потемнели на затылке и у висков. Резче, крепче запахло горькой смолой и хвоей. Но уронить себя, показать слабость — нет, Волоха
