Мои семейные обстоятельства (СИ) - Лерой Анна "Hisuiiro"

Я долго жду истерику: в области груди что-то сжимается и дрожит, но этого недостаточно. Приступы с каждым разом все легче. А потом на меня накатывает чувство облегчения. Странно: казалось бы, меня заставили делать то, чему я сопротивлялась всеми силами, а я чувствую спокойствие. Я перегорела? Устала?

Наверное, мне легче из-за того, что ситуация разрешилась, пусть не в мою пользу, и неизвестность меня больше не мучает. Обстоятельства немного изменились, теперь мне нужно подумать: то ли сложить руки и ждать завтрашнего дня, то ли собраться с силами и дать шанс хотя бы Левису сохранить то, что передано нам родителями. Сейчас тот самый момент, когда я поменяла свой статус, но все еще нахожусь в центре событий.

Я расслабленно выдыхаю. Спокойствие — великолепное чувство. Время плывет мимо, будущие горести и радости еще где-то впереди, и рано даже думать о них. В этом состоянии выходит проще смотреть на ситуацию и совсем несложно запереть глубоко внутри злость и разочарование в себе, жалость к себе и глупую обиду на окружение или обстоятельства. Я делаю еще несколько глубоких вдохов и открываю глаза.

Как непослушного ребенка, меня оставили одну в детских комнатах дворца — наших с братьями. В полумраке раннего утра они кажутся огромными и заброшенными. Сколько я здесь не была? В прошлые визиты в Феникс я никогда не ночевала во дворце, так сказать, избегала этих стен, коридоров и людей. Может, мне казалось, что здесь больше нет для меня места? Кто знает. С распростертыми объятьями здесь меня могли встретить только братья.

Я медленно встаю на ноги и двигаюсь по коридору. Не такой он и широкий, как я всегда считала. В памяти и комнаты выглядели немного по-другому. Правда, чья-то хозяйственная рука вынесла отсюда весь декор и некоторую мебель, особенно ту, которая подойдет взрослому человеку. Несмотря на пустоту, это место не заброшено, до Птичьего клюва ему точно далеко. На полу остались чистые полосатые ковровые дорожки. Я с удовольствием снимаю обувь на каблуке и иду босиком: чувствую под стопой неровную поверхность — кое-где вытоптанный ворс и проплешины. Стены комнат все так же оклеены мягкими, плюшевыми на ощупь обоями. В детстве я любила сидеть, прислонившись к стене щекой. Глупая привычка, но я и в этот раз прижимаюсь к мягкой поверхности лбом. Знакомое, приятное ощущение с толикой грусти заполняет меня полностью. Может статься, что это последний раз, когда я вижу эти комнаты и могу вспомнить свое детство.

Я прохожу дальше, заглядывая в дверные проемы: учебная комната с тремя столами и доской, библиотека, игровая с самыми нелюбимыми и поэтому забытыми здесь игрушками. Пыли почти не видно, и кто-то определенно приходит поливать огромный фикус, который когда-то принес из бабушкиного сада Левис. Я нахожу в собственном учебном столе огрызки цветных карандашей и забытый рисунок — страшненькое изображение мальчика в штанах и синей кофте. Бумага помялась и пожелтела: даже страшно представить, сколько лет прошло с момента этого портрета. Кажется, это был мой подарок на день рождения Амира. Я так и не подарила его брату, постеснялась, к тому же у Левиса уже тогда рисунки получались лучше моих.

В комнатах братьев пусто — только безликая мебель. Но когда я открываю дверь в мою бывшую комнату, то от удивления не знаю, что и думать. Я уезжала со скромным багажом, большую часть которого занимали научные книги. Конечно, самое драгоценное и памятное осталось при мне, но вот простые мелочи, приятные подарки, развлекательные романы, одежду, показавшуюся мне непрактичной, и другие вещи пришлось бросить. Я попрощалась с ними давным-давно, но кто-то решил оставить все на своих местах.

Моя библиотека запылилась, но все книги на месте. Я касаюсь корешков книг, сложно вытащить даже одну: они ужасно долго стоят вплотную и немного склеились между собой. В тумбочке — старые дневники и рисунки, в шкафу — практически неношеные платья, музыкальная шкатулка и статуэтки — на полках у окна. Даже горсть прозрачных мелких камешков — счастливых кристалликов, собранных на побережье — все там же: под матрасом.

Я осторожно ложусь на свою старую кровать, по привычке нащупываю выцарапанные над головой ведьмовские знаки. Когда-то я всерьез верила, что еще немного, — и способности проснутся во мне. Но детской веры недостаточно.

Лежать хорошо. Летнее солнце пробивается сквозь плотные, вытершиеся серые шторы, которые когда-то были голубыми. В воздухе кружатся частички пыли. С потолка на меня смотрят четыре птицы, раскинувшие крылья: вид настолько знакомый, что я тут же начинаю чувствовать сонливость.

Через пару зевков мне становится ясно, что еще немного — и я действительно засну. Чтобы этого не случилось, я растаскиваю по углам шторы, открываю окно и выглядываю на улицу. Ветер все еще свежий, хотя примесь летнего жара все ощутимее с каждой минутой. С третьего этажа дворца прекрасно видно, как горят под солнечными лучами белые стены домов. Еще час-второй — и улицы заполнятся спешащими по своих делам горожанами. И никому, абсолютно никому не придет в голову оглянуться и найти взглядом меня, торчащую в окне на третьем этаже.

— Ты не спрыгнешь с такой высоты, даже не пытайся. Ноги-руки переломаешь только, — слышу я женский голос и заинтересованно наклоняюсь вперед, посмотреть, кто же этот советчик.

— Я здесь, — теперь мне ясно как никогда, что голос раздается не снизу или сбоку, а со стороны крыши. Через мгновение советчица зависает в воздухе напротив меня.

— День добрый. Охранная служба дворца Флеймов приветствует вас, радетельная Лайм, — машет мне рукой ведьма. Я киваю в ответ, хотя день не такой и добрый. Взгляд останавливается на неожиданной собеседнице, и я, наконец, вспоминаю:

— Селина?

— Она самая, — отвешивает мне поясной поклон ведьма и, красуясь, делает изящный пируэт в воздухе. Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз видела Селину: она старше Рады и уехала из Птичьего клюва на четыре года раньше, чем я из Феникса. Селина оказалась последней ученицей тетушки Фейр. До ее выпуска тетушка еще держалась, но в опустевшем Птичьем клюве она стала постоянно болеть, пока не слегла окончательно. Пока я погружаюсь в воспоминания, Селина всерьез забрасывает меня вопросами:

— А, правда, что со смертью оберега дело неладное было?

— Правда, — киваю я.

— А, правда, что на ведьму из Минорского ковена покушение было?

— Правда, — подтверждаю слухи.

— А правда, — Селина на секунду запинается, но все же задает вопрос: — Что тебя по договору и без согласия замуж выдали?

— И это чистая правда...

— Ужас какой, — впечатленная моими ответами, Селина присаживается на подоконник и участливо гладит меня по плечу. — Мы толком ничего и не знаем. Внешней охране никто новости не рассказывает, разве что сплетни до нас доходят. Вот приказали следить, чтобы никто из окон не прыгал.

— Я и не прыгнула бы.

— Понятное дело. Не такая ты девчонка, чтобы прыгать и убиться с горя, — хмыкает Селина.

— А какая я?

— Наша, конечно! Из тех, кто выживет и по-своему все переделает. Не хуже, не лучше, разве что не летучая, но по характеру ведьма как есть…

— Спасибо, — почему-то мне становится легче на сердце. — Умирать я действительно не имею желания. Сбежать — возможно.

— Увы, я приказ нарушить не могу. Но как только договор окончится, сразу уволюсь. И своим скажу, нас здесь еще пятеро осталось. Все уйдем. Нечего нам делать там, где расплачиваются чужой жизнью за преференции, — негодующе сжимает кулаки ведьма и бьет себя кулаком в грудь. — Я считаю так: у меня есть моя жизнь, и я сама принимаю решение, на что ее убить или разменять, сама ошибки делаю и сама по счетам плачу. Была бы я на твоем месте — вылетела в окно при первом же намеке на брак ради чьей-то скидки на торговлю мехом и медовухой. Договор, конечно, много значит, да только искал бы меня суженый по всем сторонам света!

— Хорошо бы, но я не ведьма, — я улыбаюсь Селине. Ведь она так открыто выражает свое негодование, не входит в положение других, не думает о чьих-то интересах и не заботится о высшем благе. Впрочем, ведьму действительно подобным договором не взять, даже если она урожденная радетельная.