Сергей Никшич - Соседи

– Вылазь! – грозно скомандовал Павлику Тоскливец. – Это моя лодка. Я ее купил.

– Во-первых, не лодка, – философски ответствовал ему Павлик, чтобы потянуть время (он надеялся, что руки Тоскливца сведет судорога и он тогда сам по себе уйдет на дно), – а…

Впрочем, продолжить свою тираду Павлику не удалось, потому что Тоскливцу, наученному горьким опытом проживания с Кларой под одной крышей, было прекрасно известно, что побеждает тот, кто действует, а не разглагольствует, и он, поднатужившись, подтянулся и безжалостно вцепился в шевелюру Павлика, чтобы выбросить того за борт, как мусор. Павлик мычал и стонал, и на каком-то этапе Тоскливцу даже стало казаться, что карта его бита и что Павлику, видать, все ни по чем, но потом все же Павлик не выдержал и с воплем, как птенец из гнезда, выпал из не принадлежавшего ему гроба в ледяную воду. Но и Тоскливцу не удалось влезть в законно принадлежащее ему плавсредство, потому что Павлик присосался к Тоскливцу сзади, как клещ, и как тот не отталкивал его от своих сокровищ, Павлик все равно не отставал, да еще старался насесть на Тоскливца сверху, чтобы тот ушел под воду на веки вечные.

– Гражданин Павлик! – шипел на того Тоскливец. – Я на тебя Грицьку напишу, что ты пытался меня утопить!

– А я ему сообщу, что ты клад нашел и не заявил, преступник! – отвечал упрямый Павлик, норовя придвинуться поближе к борту, который, по той причине, что плавсредство пустило течь, уже почти сровнялся с водой.

– Заявлю, заявлю, – бормотал Тоскливец, одной рукой держась за гроб, а второй отталкивая от него Павлика и при этом лихорадочно работая ногами, чтобы хоть немного придвинуться к берегу.

Но все усилия его были тщетны – чертяка не для того устроил этот переполох, чтобы заблудшие эти души ушли от него живыми, и гроб, набравший воды, вдруг плавно погрузился на дно. Тоскливец взглянул на берег и сообразил, что до того еще по крайней мере метров двадцать, если не более. И понимая, что доплыть до него ему вряд ли удастся, вдруг стремительно оседлал плывущего в холодной воде Павлика, крепко сжав мускулистыми ногами то место, где в молодости у Павлика была талия.

– Плыви, тебе говорю! – заорал Тоскливец, надеясь, что энергия, которую Павлик накопил, когда запихивался в корчме колбаской, пока Тоскливец от жадности давился малосъедобным винегретом всего лишь с намеком на селедочку, довезет и его до берега. Но Павлик был не из тех, кто хоть пальцем шевельнет для своего ближнего, и когда до него дошло, что он подло оседлан, он вообще перестал шевелить руками и ногами, надеясь, что Тоскливец испугается, что они утонут вдвоем, и оставит его в покое. Но хитрый Тоскливец завел свои окоченевшие руки себе за спину и длинными ногтями (он почти никогда их не стриг, потому что они забесплатно заменяли ему отвертку да и другие инструменты, на которые ему было жаль тратить деньги) так ущипнул Павлика за раскормленные ягодицы, что тот и впрямь встрепенулся, как ленивый мерин, по спине которого отчаявшийся возница огрел вдруг кнутом, но продлилось это всего лишь несколько мгновений, потому что от одной только мысли, что он, Павлик, везет на себе Тоскливца, к тому же бесплатно, Павлику стало так себя жаль, что он вывернулся из-под цепкого Тоскливца и поплыл в сторону берега. Тоскливец, отчаявшись обзавестись новым плавательным средством, в одиночку, по-собачьи, задергался в сторону берега, но тут теперь уже Павлуша оседлал его и, недолго думая, вцепился в уши Тоскливца, как бы подсказывая ему направление, в котором тот должен был двигаться. Коварный Тоскливец сразу перестал шевелиться и сделал вид, что тонет, но воздух, который он жадно заглотнул, не давал ему уйти под воду, и Павлик догадался, что тот притворяется, и так дернул его за уши, что чуть не оторвал остатки левого уха и существенно подпортил красоту правого. Но в этот момент в холодной воде руки его нечаянно соскользнули с ушей Тоскливца и тот, почувствовав волю, хотя и зажатый коленями Павлика, провернулся, и оглушительная оплеуха, как гонг, прозвучала над темной и мрачной поверхностью озера. От такой несправедливости из глаз Павлика брызнули горячие слезы, и он в свою очередь отвесил бывшему коллеге такую пощечину, что кровь сразу запульсировала в его замерзшем теле, и на несколько минут они совершенно забыли об ушедшем на дно сокровище, о том, что до спасительного берега еще далеко, и заняты были только тем, что из последних сил утюжили друг другу жабры. И только когда они основательно запыхались и совершенно выбились из сил, до них вдруг дошло, что они понапрасну тратят последние силы, и теперь уже поодиночке устремились в сторону берега, который темнел метрах в десяти от них и на котором их дожидались завистливые односельчане. Но Тоскливец вдруг сообразил, что если оттолкнуться от Павлика, то он как бы сделает рывок, и он подплыл к Павлику и, ухватив того за штанину, отбросил назад, а сам действительно приблизился к берегу, но тут и Павлик догадался о том, что неплохо бы найти точку опоры, и, схватив Тоскливца за шкирки, в свою очередь? рванулся к берегу. Но Тоскливец опять схватил его, и так] они минут десять отталкивались друг от друга, пока с омерзением не догадались о том, что по какому-то неизвестному «им обоим закону физики они бултыхаются на месте и про-„двинуться вперед не могут. И снова они поплыли поодиночке, одинокие, измазанные тем, что они приняли за желтый' металл, странники на пути к эфемерному богатству. А с берега им наконец кинули спасительную веревку, которую благодарные зрители их кульбитов сочинили из нескольких поспешно снятых ремней, и полумертвые от холода, усталости и ненависти друг к другу Павлик и Тоскливец выбрались на чернеющий в ночи, но зато не уходящий из-под ног пляж. Надо ли говорить о том, в каком настроении плелись они обратно в село, утратив не только свои «челны“, которые погрузились в вечно холодные глубины на веки вечные, но и надежды на скорое обогащение. К тому же провонявшаяся одежда не оставляла никаких сомнений в том, из какого материала был сделан их сказочный остров, и в том, что враг рода человеческого незаслуженно, как они полагали, над ними поглумился на радость односельчанам, которые спокойно дожевали в корчме свой ужин, а потом отдохнули на берегу озера, пока они не на жизнь, а на смерть боролись с костлявой, которая душила их своими ледяными руками, чтобы утащить на дно. Сердца их, как, впрочем, и всегда, были заполнены жалостью к самим себе и подозрениями о том, что горенчане все переврут и к утру по селу поползут удивительные слухи – про остров из дерьма, про гонку на гробах по водной глади и про то, чем все это закончилось.