Александр Резов - Божьи твари

24 октября

Я повелел сложить тела в сарай. Объяснил всем: для грядущего Воскрешения.

Поверили, не поверили, но ворчать перестали.

27 октября

Оттепель. К сараю подойти невозможно. Смрад от него идет трупный, мы хоть и привычны к вони, но тут терпения нет совсем. Чада мои просили захоронить мертвых – мол, болото все съест, но я не позволил.

Нам еще зиму зимовать. Страшно это писать, но лгать себе не стану. На одном мхе не протянем.

27 октября

У меня ощущение, что время остановилось.

Кажется, я уже вижу их насквозь. Свет божий пронизает меня, подобно огню. В каждой твари, в каждой травинке я вижу частицу Господней благодати. Там, где она есть, есть и пища моя.

Умом я понимаю, что нахожусь на грани помешательства. Я один. Больше никого нет. Это уже не люди, нет. У них даже лица стертые. Мертвый Семен видится мне в темноте и во рту его шевелятся черви.

29 октября

Я остался один. Все куда-то ушли. На полу с утра следы мокрые, зеленая тина. За порогом все время шевелится и дышит мокрым. Я не знаю, что.

3 или 4 ноября

Я вижу вас насквозь. Бойтесь меня, Бога отринувшие в час испытаний!

Мерзость шевелится в вас. Черви и лягухи живут в вас. Сосуды стеклянные вы, мерзостью наполненные. Лягушачьей икрой и головастиками, мхом и гнилой водой, личинками и похотью наполнены вы, братия мои бывшие, и вы и есть рекомые лягушачья икра, мох, похоть и гниль.

Проповедовал утром в сарае, кашлял через слово. Ничего, я выдержу, а им легче. Лежат и смотрят на меня, лица светлые.

не знаю, какое число

Вышел сегодня из дома. Душно стало одному, вроде воздуха много, а не дышится.

Я смотрел на болото, запорошенное снегом, в черных пятнах, и молился за братию.

Царю Небесный! Защити детей твоих! Тебе взываю.

какое-то число

Когда они все мертвы, я могу говорить. Я не верю в Бога милосердного. Как иногда я завидовал им, тем, кто верил, и умер с этой верой. Как я их теперь ненавижу.

Бог мой, ты жесток и страшен. Пасмурно чело твое. Полон червей рот твой, смраден поцелуй твой. Любовь твоя оскверняет.

Я плачу сейчас. Кашляю и плачу.

За окном будто ходит кто. И зовет меня.

не помню, какой день

Я смотрю за порог и лиц их не вижу, вижу одну мерзость. Только мерзость вокруг. И запустение.

Сегодня я выйду к ним. Они все меня ждут, твари бога немилосердного. Старец Серафим, шепчут они мне безъязыко, отче, отче.

Лица их мертвые.

Братья Овсей и Семен. Прохор и Авдотья. И другие.

Они ждут меня. И только влажно поют комары в темноте.

Снаружи раздался громкий всплеск. Я вздрогнул, выронил телефон. Он ударился о столешницу и улетел вниз с громким бульканьем. Свет погас. Вот черт.

Я повернулся к окну, сжимая холодную рукоять ракетницы; в ладонь больно впились пластиковые бугорки. Медленно подошел, всмотрелся – перед глазами все еще плыли синие отблески, мешали. Потом я увидел… Сначала ничего не происходило, лишь высокий комариный гул обрушился на меня с новой силой – за время чтения я про него совсем забыл. Потом во влажной темноте возникло еле уловимое движение. Еще одно. Еще и еще. Казалось, движется сам туман, медленно перемешивается с тьмой, наплывает волнами.

Комариный писк все нарастал и нарастал, задребезжали стекла, покатилась и упала со стола кружка. Потом сквозь эту мешанину звуков, сквозь темноту, туман и сырость прорезался отчаянный крик Гредина.

И, захлебнувшись, оборвался.