Сергей Волк - Город мертвых

— Орк?! — оторопел Калх.

— Он самый, — ухмыльнулся динурий.

— На кой мне орк?

— Это знак Судьбы, первая ступень к новому мировосприятию.

— Не смекну.

— Видишь, насколько ты слаб? Чаял прибрать к рукам Высшие Миры, а с такой штукой разобраться не можешь. — Замечая полное недоумение на лице некроманта, динурий сжалился: — Ладно, растолкую. Появление здесь орка подтверждает слухи о начале решающих времён, ибо многие законы перестают действовать. Творению скарабеев, Молоту’ Глубин, надлежало изгнать из Такары всех гостей, но вместе с ними порталы захватили и плоть того мира.

— Жутковато, — пропищал Чу.

Динурий говорил загробным голосом:

— Пророчества начинают сбываться. Страшные времена ждут Упорядоченное. И никто не знает, что грядёт в конце...

— Тебя как зовут? — Калх строго спросил орка.

— Мануг, — просипел напуганный орк.

— Пойдешь со мной.

Некромант одной рукой поднял на ноги Мапуга — сила возвращалась к Калху, а это уже радовало.

Глава 1

Странные письма

Весна 1851 года в Шаматре выдалась жаркой. Сегодняшнее утро не стало исключением. Над улицами Гамелота дрожало знойное марево, превращая немногочисленных прохожих в жуткие страхолюдины. Длиннющие руки гротескных фигур едва не доставали брусчатки, чёрные плащи смахивали на сложенные кожистые крылья упырей. Прогромыхавшая телега походила на колесницу какого-то древнего бога смерти. Груз из сучковатых досок весьма напоминает фрагменты обнажённых тел, а укутанный облачком табачного дыма возница кажется сгорбившейся горгулией, чья мерзкая рожа выглядывает из кисельного тумана. Дородная дама в бежевом крепдешиновом платье презрительно зыркнула на телегу, пухлая ручка колыхнула веером, металлические набойки каблуков зацокали по каменке. Вслед за сеньорой, точно верные псы, последовала пара телохранителей. Зубчатые гребни еа шлемах и зелёные чешуйчатые доспехи обращали могучих вояк в двуногих ящеров. Колоритная троица скрылась в узком переулке, а нещадное солнце раскалённым оком циклопа продолжало калить город. Оно словно рехнулось, небось, думало, что кирпичам зданий нужен дополнительный обжиг. Окружавшая двухэтажный особняк витиеватая оградка и та, сдавалось, раскалилась — прямо-таки повторно попала в кузню. Растущие вблизи дома георгины и подстриженные шарами кусты тоже не радовались солнышку. Очередной золотистый луч пробежал по черепице, ряды красного и белого кирпича поиграли солнечными зайчиками, плотно-закрытое окно — не преграда, лучик прыгнул на бордовый половик.

Просторная спальня дивит интерьером. Натёртые воском чёрные панели обшивают стены. На ряде пузатых тумбочек стоят мраморные статуэтки обнажённых женщин.

Трюмо сплошь окантовано золотистой дубовой листвой, в зеркале поблёскивает свесившаяся с потолка хрустальная люстра. По дверцам высокого платяного шкафа змеятся угловатые узоры. Обшитое бордовым бархатом, приземистое кресло резными ножками упёрлось в дощатый пол. Рядом высится круглый дубовый столик, столешница обрисована светлыми ромбами. И всё же главная достопримечательность комнаты — широченная кровать с бордовым балдахином. С лакированных столбиков поглядывают аккуратно вырезанные физиономии гномов в колпаках. Ажурные края балдахина искрятся золотыми стежками. Ещё больше золота па бордовом одеяле — кленовый лист так и слепит очи. Внезапно листок взбух, застонало, одеяло слетело па пол.

Купец Томас Радо не любил просыпаться. Лучше уж ещё часок понежиться в постельке, чем снова садиться за стол и считать, считать, считать... В последнее время так просто не поторгуешь, окаянные гномы совсем ума лишились, дерут семидесятипроцентный налог. И как эти коротышки умудрились завладеть Полуденным Трактом?

Гнусаво бурча проклятия, Томас опустил обросшие рыжеватым пухом, голые ноги в бордовые тапочки. Купец уродился упитанным. На вид лет сорок пять. Внешность не ахти: крупный нос, двойной подбородок, тёмные усики. Разве что в карих глазах заметна живость. Пальцы с великолепным маникюром поскребли кудрявившуюся тёмными волосами грудь, пригладили растрепавшуюся за ночь причёску — видать, потел прилично, персты аж застряли в густой смоли прядей.

После заразного зевка Томас поднялся — ростом малость не дотягивал до шести футов — и сделал круговое движение руками. Впрочем, спешно осел. Ну неужто тут до зарядки, если изнеженная кожа ничего кроме лавандового мыла не знает, а шёлковые бордовые трусы с золотыми кленовыми листьями, поди, в самом Саакасуме шили под заказ; да простому селянину ради таких трусов надо полгода спину горбить!

— Фарид! — позвал купец. — Фарид! Бес окаянный, ты где там лазишь?!

Отворилась дверь, и в спальню шмыгнул юнец лет тринадцати. Смуглый цвет кожи выдавал в нём выходца из Саакасума. Из-под копны волос воронова крыла поблёскивали здоровенные тёмные очи. Облачался в узкие коричневые штаны и белую сатиновую рубаху с малахитовыми запонками.

— Чего вылупился, босяк?! — ревел хозяин. — Не видишь что ли, проснулся я?!

— Сейчас, — опомнился слуга и метнулся к шкафу. Порывшись средь множества висевших одеяний, схватил тремпель с бордовым халатом.

— У-у-у! — на зависть волку взвыл Томас. Звучная затрещина была наградой юнцу за работу. — Сколько раз можно учить?! Идиот! Сгинуть тебе в Чёрных Пустошах! — выдал наиболее распространенное проклятие. — Не в том порядке подаёшь! Зачем мне сейчас халат? — Но всё-таки вырвал тремпель и положил па кровать.

— Вспомнил, — проскулил Фарид. Худенькая ручка продолжала потирать раскрасневшуюся щёку — купец приложился дюже.

Слуга подбежал к тумбочке и живо достал инкрустированную бирюзой и поделочной костью шкатулку.

— Вот это оно, — похвалил Томас, выхватывая протянутую шкатулку. — Сперва украшения, а уж потом одежда.

Под крышкой сверкали гранями перстни с красными рубинами, зелёными изумрудами, синими сапфирами, голубыми аквамаринами, жёлтыми топазами.

— Этот сойдёт, — купец надел на указательный палец правой руки перстень с рубином. Полюбовавшись, прогнусавил: — Мало. — Перстень с изумрудом оседлал мизинец левой руки. — Совсем другое дело. — Карие очи Томаса искрились пуще драгоценных камней.

Однако купец ещё не всецело обвешал себя. Шея-то свободна. Дабы ликвидировать этот недостаток, нашёл в шкатулке золотой медальон на толстой цепи. В круге изображался треугольник — символ Триединой Церкви. С благоговейным трепетом Томас нацепил медальон.

Фарид проявил свойственное всем юнцам любопытство: