Татьяна Мудрая - Мириад островов. Рождение героя

Вздохнула:

— Заказываем со стороны всё меньше и меньше — стальной инструмент ведь оживлённый, практически не ломается. Да и времени нам не занимать: всем ремёслам успели обучиться.

— Идиллия, — кивнул Барбе. — Капсула. Блаженный анклав. Теперь, немного порассуждав, ты понимаешь лучше?

— Да. Мы замкнулись в уютной скорлупе. И хорошо, что только взрослые. Девочки уже вовсю глядят за горизонт, поверх далёких радуг.

Барбе помолчал с минуту, потом отрывисто спросил:

— Так отдашь?

— Если сами захотят сорваться с места.

— Уж будь уверена. Для них никакое время и никакой путь — не навсегда, но лишь увлекательное приключение.

— Авантюра, — кивнула женщина. — Ну ладно. Только я ставлю условие. Видишь ли, после того рождения ни Орихалхо не зачинала во мне, ни тем более Рауди. Ни они вдвоём, разумеется. Ты знаешь, их как следует законтачило друг на друге, я нынче с боку припёка, для сугубого почёта и уважения.

— То есть бедного целомудренного мужеложца снова понуждают возместить протори, — мужчина усмехнулся, покачал головой.

— Барб. Если не ты, то кто же?

Нет, подруга не обнимает его — знает, что ему такое противно. Только выпрямляется из своего платка: ещё более тонкая и лёгкая, чем раньше, кость будто истаяла, отроческая плоть сияет белизной, паутинный волос свободно раскинут по плечам.

— Со дня вторых родов я пью зелья, которые возвращают коже росную белизну, телу — девичью узость, — тихо говорит Галина. — Это касается и вместилища для мужской флейты. И груди. Первый раз меня заставили бинтовать сосцы, чтобы в них иссякло молоко и я могла понести второго ребёнка — они, Рауди с Орихалхо, знали кое-что уже тогда, когда все мысли мои были лишь о будущей казни.

— Рутенцы умеют брать плодную клетку от мёртвой и пересаживать — так был выращен в чужой утробе Король-Медведь, сын Хельмута и отец Моргэйна, — объясняет Барбе. — Разве ты не слыхала такого?

— Вы все хитрые, — отвечает Галина. — И предусмотрительные на любой случай жизни. Кстати, спасибо тебе за тот набор лекарских ножичков. Когда я родила Барбу, на месте белых пятен начался шквальный некроз. Врачей из-за моря ждать было некогда, так вот Рауди, который принимал девочку, накачал меня опием по самые ноздри и удалил с моей спины всю дрянь вместе со шкурой и мясом. После того болезнь затихла и до сих пор не напоминает о себе. По крайней мере, явно.

Доверительная беседа прервалась шумным явлением самого Рауди, который спешил в объятия брата, отдуваясь и слегка прихрамывая.

— Явился, неуловимый блудник, — проговорил «сын двух отцов». — Ты как, очень голодный после морской прогулки? А то там наша Орихалхо на самое главное яство никак не поохотится. Старый свин-одинец взялся нашу брюкву травить. Пока выследит, пока забьём да пока жёсткое мясо замаринуем… Зато банька уже вытоплена на славу.

— Вот и отправим гостя мыться-париться. Не грязным же за стол идти, — довольно рассмеялась Галина. — А кабану выдайте помилование на радостях. Негодная тварь, ни вкуса, ни приплоду, но пускай ещё поживёт.

Взяла своего избранника за руку и повела вдоль побережья — мимо бодро зеленеющих озимых полей и чистых рощ. Вглубь острова — через лес, прозрачный, ибо составляли его берёзы, осины, дубы и те же ясени с едва распустившимися почками.

— Не мне в рот — под ноги смотри: тропа убитая, поднята высоко, но лужи всё-таки случаются, — говорила женщина по пути.

— Неважно, я такое замечаю по наитию, — отвечал монах. — Но, скажи, как у вас рук на всё про всё хватает!

— Девчонки с младых ногтей к делу приучены. И натура вертдомская сама себя блюдёт. Если человек ей в том не препятствует, как в Рутене.

— В Рутене сейчас плохо. Не как раньше: намного более тупо, если можно так выразиться, — вставил Барбе. — С болезнями борются более-менее успешно, но всё остальное исходит прахом. Почти с начала времён брали у своего мира взаймы, а что придётся отдавать — и не подумали.

— Ты был прав вначале. Подробности в самом деле потом, ладно? — ответила Галина. — Смотри и впитывай в себя окрестности: как человеческие тропы сплетаются с водяными и звериными, где родник посреди мха, где клюквенное болотце. Может быть, пригодится лет через пятнадцать. Запомнить нетрудно: путь короток, вот-вот на месте окажемся.

— Мне на корабле говорили — главный дом у вас дальше, у самой лагуны, — чуть удивился Барбе.

— Так ведь целый остров во владении — к чему тесниться! — пояснила женщина. — У озера круглый год живут Орри с Рауди, младшее поколение наворотило себе шалашей по всему лесу и в тёплое время года устраивает большое кочевье. Здесь же моё личное укрывище: летом прохладно, зимой легко протопить. И опять же гигиена.

Внедрённое буквально посреди толстенных влажных стволов, перед ними стояло низкое строение с клочком глубокого синего неба над широкой трубой. Брёвна были положены на манер склавов, поперёк, концы затёсаны «в чашку», на крыше расцветал пышный луг мелких алых звёздочек.

— Надо было бы полянку расчистить, но и так и этак опасно, что загорится, а деревья жаль, — пояснила Галина. — С росчистей хлысты притащили, трубу накрыли козырьком, кровля поверх стропил земляная, замшелая. Прижился мох — вон как рано цветёт.

Зайдя на узкое крыльцо и отворив дверь, хозяйка с гостем оказались в крохотном, довольно-таки душном помещении, где в стену были вбиты крюки для одежды, на огромном рундуке вольготно расположилось цветное тряпьё. Под волоковым оконцем рос откидной столик с сиденьем, ныне плотно прислоненный к брёвнам. Отсюда внутрь вели две низкие двери.

— Предбанник и место для жилья, если мне будет угодно, — пояснила женщина. — Направо — печь-каменка и полки в три яруса, налево — без затей помыться-постираться.

Справа, когда отчинили тугую дверь, повалил такой едкий туман, что Галина тотчас его прихлопнула.

— Перестарался мужик немного, — проворчала. — Это же для человека ко всему привычного, а у дорогого гостя как бы сердечко не село. Придётся действовать в соседней каморе.

Отворила левую дверь: в проёме показалась широченная и толстенная лавка морёного дуба, на которой лежал опрокинутый черпак, разного вида кадки, шайки и ушаты, порожние и с водой. Сверху свисала обильная лиственная бахрома.

— Веники, — благоговейно пояснила Галина. — Самое главное в моей любимой национальной потехе. Берёзовые, дубовые, липовые с медовым ароматом, ясеневые, из орешника, с добавлением крапивы и душицы. Там по большей части прохладно, вот они и не пересыхают. И дух стоит отменный — на любой вкус и от любой хвори.