Константин Плешаков - Богатырские хроники

— Возьми сама, что хочешь, — сказала она.

И Мокошь запустила в Згу руку, и вытащила змею, и оделась ею.

— А теперь я ухожу, — сказала Мокошь. — Прощай.

И Зга, сама себе удивляясь, ощутила не гнев, а нечто совсем иное. Так родилась Печаль.

— А как же я? — спросила Зга.

— Как знаешь, — ответствовала Мокошь рассеянно.

И она зашагала и своими шагами, как пряха, выткала землю.

— Что ты такое творишь? — закричала Зга.

Но Мокошь только засмеялась; она принялась дуть что есть силы — и выдула небо.

Гневная Зга вздыбилась, но ударилась о небо и ощутила Боль, От боли и гнева невиданная Сила забушевала в Зге; не совладала с ней Зга, и Сила вырвалась наружу. Ослепительный всполох озарил все кругом; Мокошь присела и закрыла в испуге глаза, а когда мгновение спустя раскрыла — потому что, в сущности, была бесстрашна, — кругом парили огненные шары. Они шипели, лучились и жгли, и Мокошь поняла, что сейчас погибнет. Обжигая руки, она схватила шары и принялась запихивать в небо. Но ей было невыносимо больно, и один шар она не успела убрать, а второй убрала наполовину. Огненные шары, которые Зга убрала в небо, стали звездами. А оставшиеся два застыли и сделались солнцем и луной. Но луна глубже утоплена в небо, чем солнце, поэтому она то всплывает полностью, то исчезает.

Ладони у Мокоши болели невыносимо, и она приложила их к земле. И там, где она их вытирала, появились жаркие страны.

— Недобрая ты мать! — закричала она Зге и заплакала от обиды. И от слез ее соленых родилось море.

— А ты… — сказала Зга, уже успев опечалиться, — а ты…

И Зга тоже заплакала, и от ее слез родились озера и реки.

— Уходи прочь! — топнула ногой Мокошь. — Я здесь хозяйка!

И змея зашипела на Згу, и та оторопела.

— Я же тебя родила! — сказала она.

— Ничего не знаю, — мотала головой Мокошь.

— Я дала тебе Силу, — настаивала Зга, все еще на деясь на справедливость.

— Это теперь моя Сила! — кричала Мокошь. — Уходи, мать, уходи!

Зга понурилась. Вот только что она лежала одна и ни о чем не думала и была всесильна, и вот — родила, и только бы жить ей, и говорить с дочерью, и творить Силой новые вещи, но дочь гонит ее. И знала Зга, что детей у нее больше не будет.

— Хорошо же, — сказал Зга. — Я уйду под землю, которую ты мне соткала, — видно, вместо савана. Но не зови меня больше: не вернусь. И знай: не видать тебе и тому, что ты сотворишь, счастья, потому что творение твое началось с того, что ты прогнала мать.

— Счастье? — смеялась Мокошь. — А что такое счастье? Его можно потрогать?

— Можно, — сказала Зга и ушла под землю.

Мокошь ничуть не опечалилась. Она бегала по земле, трогала пальцем холодные звезды и смеялась. Потом ей сделалось так невыносимо хорошо, что она затанцевала. И от ее танца родились горы и бездны.

— Теперь ты видишь, что такое счастье? — спросила из-под земли Зга.

— Вижу! — опрометчиво крикнула Мокошь.

— Больше не увидишь, — молвила Зга, и Мокошь перестала танцевать и опечалилась.

Мокоши сделалось горько и одиноко.

— Мать! — позвала она тихонько. — Мать!

Но Зга не отвечала.

И Мокошь стала в горе рвать на себе волосы, и от волос ее пошли по свету деревья и травы.

Но даже их цветение не радовало Мокошь. Она металась по земле, не зная, куда себя деть.

И от тоски она сошлась со змеей. То была не обыкновенная змея, а змея Упирь. Пока Мокошь препиралась со Згой, Упирь молчала. Но поскольку она была извлечена Мокошью прямо из Зги, то обладала великой Силой.

Мокошь любовалась Упирью, покуда та проникала в нее. Упирь была молочно-голубого цвета и, когда свивала свои кольца, сверкала так блестко, что даже Мокошь отворачивалась. Она заговаривала с Упирью, но та до времени молчала. И так продолжалось долго, очень долго, пока живот Мокоши не стал подергиваться.

Мокошь дико закричала от боли и забилась. Змея обвилась вокруг ее живота и стала его сжимать.

— Что ты делаешь! — простонала Мокошь. — Ты убьешь меня.

Но Упирь молчала и продолжала свое дело, как обессиленная Мокошь ее ни отталкивала.

И вдруг прогремел гром, потрясший небо и землю, и из лона Мокоши вылетела молния, за острие которой держался Перун.

Мокошь ахнула и хотела подняться, но не смогла, потому что Упирь, переползя вниз, обвила ей ноги. А Перун принялся метать молнии в Мокошь, несказанно мучая ее.

— Я же тебя родила! — закричала она.

Но Перун все метал и метал молнии, которые жалили Мокошь. И тут впервые заговорила Упирь:

— А Зга кого родила? — спросила она неожиданно.

— Так вы подосланы Згой! — завопила Мокошь.

— Нет, — отвечала Упирь спокойно, — мы просто творим справедливость.

— Мать, защити меня, — захныкала Мокошь капризно.

Но Зга не отзывалась. А Упирь по-прежнему крепко держала ноги Мокоши, и Перун поливал ее белое тело молниями.

Мокошь испугалась. Она стала биться изо всех сил, и из лона ее извергся камень, и ударился оземь, и раскололся пополам, и из половинок выскочили близнецы — Вилы.

И вскочили на ноги Вилы, и заговорили без умолку, и воцарился мир. Они сыпали всеми словами без разбору, всеми словами, которые только можно было вообразить. И понятно стало, что Сила их была — заговаривать всех до примирения.

И в досаде замер Перун, и Упирь освободила ноги Мокоши. Мокошь вскочила и закричала:

— Негодные твари! Вы хотели погубить меня!

Но Вилы говорили без умолку, и Мокошь принялась бродить по земле и звать Згу:

— Мать! Мать!

Но Зга не отвечала.

— Что ищешь ее? — сказала Упирь. — Зга затворилась в земле и никогда тебе не ответит.

И Мокошь, рыдая, принялась кататься в травах. А потом устала и оглянулась.

Земля стояла в одних лишь лесах и травах, которые начинали вянуть. Мокошь переполошилась и стала носить в пригоршнях воду из рек, но устала.

И сказала Мокошь:

— Надо, чтобы вода сама лилась с неба.

И набрала Мокошь в рот воды и выдула пузырь, и в этом пузыре сидел Стрибог.

Он взмыл в небо, ударился о него, пузырь лопнул, и пошел дождь.

Расправили свой стан деревья и травы, и реки наполнились, и даже соленому морю была прибыль. И все умылись в дожде — и Мокошь, и Перун, и Упирь, и Вилы, которые все еще говорили.

Но после дождя отсырело небо, и солнце стало в нем вязнуть. Наступили сумерки, и с деревьев стали облетать листья, а травы стали желтеть. И холодно сделалось.

И сказала Мокошь:

— Перун, мечи молнии в солнце.

И Перун метнул первую молнию, и она вонзилась в солнце, но только вогнала его глубже в небо. И стало еще холоднее.