Наталья Колпакова - Бегущие по мирам

Господи, как она любила ее, свою восхитительную, взбалмошную, летящую, как военный парусник над волнами, упрямую и давящую бабушку! Она бы все сделала, чтобы только задержать ее еще немного на этом свете. Собственно, она едва не прожила ради нее чужую жизнь.

Сейчас жизнь уже не была чужой, но и своей стала не вполне. Алёна жила будто в редеющем тумане, ощупью, без конца сбиваясь, продвигалась к своей тропе. Шла по азимуту вполноги, не особенно и торопясь, стараясь распробовать все, что подбрасывала ей по капле да по травиночке жизнь, как нетронутая чаща. Несмотря на туристические ассоциации, человеком она оставалась сугубо городским, охотно ограничивая свой мир гигантской столицей, где родилась и выросла. Работала в доме детского творчества. Натаскивала дошколят и первоклашек по математике, не переставая дивиться и диким программам, и тому, что таких крох вообще надо в чем-то натаскивать, а в первую голову собственному выбору. Никогда ведь не считала себя чадолюбивой, да и платили, в сущности, копейки. Но репетиторствовать, дрессировать измученных выпускников и драть втридорога с их перепуганных родителей – это как с любовью, утомительно и стыдно, спасибо бабуле и ее грезам.

Влюбилась в собак. (Бабушка не держала домашних животных – негигиенично.) Работала в приюте, выгуливала плачущих брошенок, собирала деньги и подписи, чтоб не закрывали.

Ко всему, в Алёне открылись наследственные пороки. Деньги, деньги, будь они прокляты! У бабушки их, к слову, тоже никогда не было. Она была выше их, вот они и оставались где-то внизу, где кипели страсти, болели головы у несобранных людей и жадный быт высасывал из душ возвышенные устремления. А ведь бабушка часто наведывалась туда, на другую сторону. Что она там делала, если не деньги? Неужели просто глазела? Дышала другим воздухом, носила другое платье? Может, бабушке довольно было временами убегать в ожившую сказку, впервые задумалась Алёна. И застыла посреди хаоса сборов. Ей самой чужой мир не казался сказкой. Слишком рано она перевела отношения с ним в деловую плоскость. Это была захватывающая, можно сказать экстремальная, но при строгом расчете не слишком опасная работа, отличная альтернатива восьмичасовому сидению в офисе. Бабушка отлично воспитала свою осиротевшую внучку. Научила рассудочно рисковать, чуять броды, избегать всего обременительного, от денег до чувств, и четко отделять реальность от сказки. От той самой сказки, в которую с бескорыстным упоением, как птица, улетала сама.

Почему, бабушка? Почему ты так туго запеленала меня в шелковый кокон своей любви? Мама – она была совсем другая, легкая, светлая, непрактичная... И как же рано она ушла! Для внучки ты хотела иной судьбы, хотела долгой и безопасной, пусть даже скучной, жизни.

Алёна сильно, до искорок в глазах, зажмурилась. Поплевала через плечо. И продолжила суетливые сборы. Времени оплетать голову косами уже не осталось. Подходя к месту, не забыть распустить волосы, внушала она себе. Распущенные волосы – это смело. Только богатые, а значит, праздные женщины ходят распустехами. Даже шлюхи, хоть и не слишком изнуряются, все же собирают гривы в «хвост», демонстрируя: и мы не бездельницы, в гильдии состоим, подати платим. Опять же можно показать шейку и ушки, предлагая состоятельному кавалеру обременить то и другое камушками побогаче. Так что своевременно избавиться от «хвостика» – жизненная необходимость, потому как отказ пойти с клиентом, который не пьяный вусмерть, не больной и при деньгах, – должностное преступление.

Ох, сложно живут люди, путано. Столько всего упомнить надо, столько мелочей учесть. Алёна, когда в первый раз на другую сторону сунулась, совсем ничего не знала. Заявилась, как была: в джинсах в обтяжку, в темных очках, со стильным пучком над шеей. Повезло ей тогда невероятно. Из-под арки моста она угодила прямиком в громадный балаган странствующего цирка. А там, известное дело, каких только чудес не увидишь. И сестрички сиамские близнецы (обе усатые, грудастые, плечи бугрятся мышцами, ужас!), и танцорки бесстыжие в юбках, едва прикрывающих колено, и тварь какая-то мелкая вроде суслика, но с парой недоразвитых крылышек, в должности оракула. Алёна юркнула в дальний полутемный угол, присела, стараясь поменьше бросаться в глаза.

– Маманя, глянь, отшельница какая чудная! – пискнул детский голосок.

Чад от факелов ел глаза даже под очками. Алёна сморгнула и затравленно глянула на необъятную матрону. Та взирала на нее сверху вниз с суеверным ужасом.

– То не отшельница! – зашипела она, дергая ребенка за руку. – Гляди, вместо очей – озера смолы подземной. Головы не покрывает, платье носит не мужеское, не женское.

– Ой, это же...

Девчушка прикрыла рот замурзанной ладошкой. Алёна глянула в ее круглые, наполняющиеся восторгом глаза и замотала было головой: мол, не кричи, не надо! Но та завизжала на весь балаган:

– Верь-не-верь, тут Верь-не-верь!

Миг – и ее обступили с десяток баб и детишек. Пока остальные пыхтели и перетаптывались, девочка-подросток, самая бойкая, выступила вперед:

– Эй, Верь-не-верь, поворожи, судьбу предскажи, а неправды не скажи!

Протараторила, как заклинание, и ждет, поглядывая с показной дерзостью. Алёна, убедившись, что бить ее, во всяком случае, никто не собирается, решительно выдохнула.

– Ну, смелая, давай руку!

Скоро она так освоилась в роли мудрейшего сказочного существа, словно в роду у нее были цыганки. Публика подобралась нетребовательная: девки на выданье, тетки разных лет. Простые груботканые платья, немудрящие интересы, житейские проблемы. Присматривайся, прислушивайся, клиентка сама тебе все и выложит: и чем дело кончится, и чем сердце успокоится. Молодухи, те больше женихами интересовались – скоро ли посватается да хорош ли с лица. Бабы о детях, козах, урожае. У иных на сердце камнем разлучница, тех сразу видно, глаза сухие, обугленные, а в глазах – жадная, сосущая тревога. Предсказывала, как выйдет, по наитию. Если видела, что баба или там девица не злая, не противная да собой не уродина, скорую удачу сулила. В самом деле, почему бы и не вернуться мужику к доброй жене? Стервам, тем советовала поостыть, но взамен, чтоб в косы не вцепились, сулила любовь новую, распрекрасную. В общем, никого не обидела. А сама примечала, кто во что одет, как себя держит, как говорит. Много интересного узнала! Среди простого люда попадались и особы почище, из разбогатевших крестьян, торговцев, почтенных ремесленных гильдий. Те отличались платьем и украшениями, но сфера жизненных интересов была все та же: доход, здоровье, любовь, удача, месть. Все как у людей.

В общем, когда могучий карлик погнал последних обывателей вон из балагана и Алёна очнулась от дурмана, который сама и напустила, оказалось, что спина у нее порядком затекла, в горле першит, а вокруг громоздятся всевозможные подношения. Клиенты выразили благодарность в меру сил: кто полотном, кто отрезом ткани побогаче, кто всяческой снедью. Среди корзин с яйцами и плетеных коробов неизвестно с чем призывно поблескивали в мерцании факела: там – недурное ожерелье, сорванное важной горожанкой прямо с шеи в порыве благодарности, тут – широкий браслет-наруч со вставками из резного полупрозрачного камня. На тонком шелковистом платочке красовался малюсенький золотой, с эмалевыми накладками, флакончик с чем-то духмяным, вроде истолченного перца, – как выяснилось, неслыханное роскошество по местным меркам. Алёна запомнила дарительницу, купчиху со здоровенными, будто мужскими, руками. По необъяснимому наитию она повелела тетке послать к Неспящему Узнику (то есть, попросту говоря, куда подальше) молодого любовника-кровососа, а той, видно, только малости не хватало, чтобы порвать с постылым. Грубое лицо смягчилось от печальной, затуманенной воспоминаниями улыбки, и купчиха с превеликой осторожностью выставила перед Алёной этот самый сосудик.