Юлия Латынина - Дело о лазоревом письме

– Императорский наставник Андарз, – прошептал кто-то рядом с Шавашем.

Шаваш раскрыл рот и стал смотреть. С мраморных ступеней управы поспешно сошел судья, лег на землю рядом и завопил от уважения к гостю. Они проплакали столько времени, сколько надо, чтобы сварился горшок каши. Потом во двор спустился молодой чиновник в белой пятисторонней шапке, поклонился и произнес:

– Пожалуйте внутрь!

Шаваш смотрел на императорского наставника завороженно. Господин Андарз был стихотворцем и колдуном: одержал победу над западными варварами, засыпав их пылающими листьями; превратил одного чиновника в выдру; и однажды, когда государь пожаловал в его сад среди зимы, по просьбе государя устроил лето. В общем, это был человек из тех, которых при жизни рисуют с двумя зрачками, а стихи его пели во всех харчевнях даже тогда, когда государыня Касия сослала его к ледяным горам.

Между тем Андарз и судья кончили плакать. Императорский наставник встал и брезгливо отряхнул песок с рукавов. Андарз и судья поднялись по мраморным ступеням; бронзовые двери закрылись. Из-за поднявшейся суматохи судья так и не подошел к просителям, несмотря на то, что красные полосы на шапках были очень заметны.

Шаваш подумал и пошел прочь из толпы. Через минуту он стоял с другой стороны управы, в маленьком загончике перед стеной, за которой держали преступников. В загончике скучало двое стражников. Один из стражников отобрал у Шаваша корзинку и сказал:

– Куда лезешь, мизинчик!

Мизинчиками называли детей, принадлежавших крупным шайкам: те носили в тюрьму корзинки, продавали краденое, а также, по распространившейся моде, большие люди в шайках употребляли их вместо женщин.

– Какой же это мизинчик, – возразил другой стражник. – Это Шаваш-сам-по-себе! Его сам Свиной Зуб приглашал в свое товарищество, а Шаваш отказался. «Я, мол, сам по себе». Свиной Зуб велел его не трогать…

И стражник покачал головой, сильно удивляясь причуде Свиного Зуба.

– Что тебе нужно? – спросил он.

Шаваш объяснил стражникам свое дело, они взяли из его корзинки лепешку побольше и пустили его к Лоне-Фазаненку.

– Неудачный человек Лоня, – сказал старый стражник. – Это же надо так: убить, а наутро попасться. Ты вот, Шаваш, когда-нибудь слышал, чтобы человек схватили наутро после убийства?

– Нет, – сказал Шаваш, – я никогда не слышал, чтобы человека схватили наутро после убийства.

Стражник покачал головой и добавил:

– Воистину, когда человеку суждены неудачи, то даже приобретение богатства ведет к несчастью.

За стеной начинался маленький садик. В садике рос кактус агава, символизировавший колючее преступление, и морковка для кролика госпожи супруги судьи. За грядкой с морковкой начинался крытый каменный проход, с двумя стражами у входа и выхода, а в конце прохода начиналась собственно тюрьма. Но внутрь тюрьмы Шаваша не пустили. Четвертый по счету охранник порылся в корзинке, выбрал себе лепешку и сказал:

– Не нужна уже Лоне твоя корзинка. Слышал переполох во дворе? Это приехал сам государев наставник, господин Андарз. Он, оказывается, был знаком с покойником. Судья так и обмер. Сейчас его угощают чаем в Розовом Павильоне, а потом, конечно, сразу вызовут Лоню с товарищами на допрос: не дважды же ездить в наше заведение императорскому наставнику!

– Что же, – сказал Шаваш, – и допрашивать их будут в Розовом Павильоне?

– Ради такого случая, – сообщил стражник, – велено вести в Черепаховый Зал.

И забрал из корзинки еще лепешку.

Шаваш вынул из рукава розовую бумажку и протянул стражнику.

– Чего мне тут сидеть? Отдайте корзинку Лоне, если он вернется, а? А я пойду.

Шаваш, однако, никуда не пошел из тюремного двора, как сделал бы на его месте всякий разумный человек, торопясь покинуть это место подозрения и скорби. Едва каменный угол коридора укрыл его от взора стражника, Шаваш остановился, поплевал на руки и, – просочился через не забранную решеткой отдушину около пола, которую он еще раньше приметил. Не то что взрослому человеку, но и крупной собаке было б невозможно пролезть сквозь эту отдушину. Но Шаваш, как мы уже упоминали, был не человек, а так – огрызок.

В казенном саду Шаваш остановился, обдумывая дальнейший план действий. Шаваш не знал, сколько времени полагается угощать императорского наставника чаем, но подумал, что это дело займет у судьи все время до третьей дневной стражи.

За стеной, покрытой синей глазурованной черепицей и увитой виноградом, начинались длинные кровли и башенки парадной части управы. Виноградные плети оборвались бы под тяжестью взрослого человека, но Шаваша должны были выдержать.

Шаваш взобрался на стену, прокрался по синему ее коньку и перескочил на толстую черепичную крышу управы. Миг – и вот он уже пробежал по кровле крытой дороги, еще миг, – и вот он уже над крышей главного зала. Шаваш лег на кровлю и тихо-тихо вытащил несколько черепиц. За черепицами начиналась вата, – Шаваш вытащил и ее. Шаваш просунул голову вниз и увидел толстые, как ананас, балки. Снизу к ним были прибиты тоненькие доски потолка. Между плоской черепичной кровлей, подбитой ватой, и потолком оставалось пространство в локоть высотой. Шавашу этого было вполне достаточно. Он влез внутрь, задвинул, как мог, за собой черепицу и ужом пополз по серединной балке. Скоро он дополз до перекрестка балок, как раз поверх стены Черепаховой Залы, отыскал место, где из потолка выпал сучок, и вытаращил внутрь любопытный глазок. Шаваш хорошо знал устройство здешних покоев, потому что трижды его таскали сюда как свидетеля, а однажды даже что-то пытались приписать.

Суд только начинался.

Господин судья, в желтом платье с квадратным воротником, расшитом ветвями и пятилистниками, восседал на возвышении. Поверх головы судьи травяным письмом было написано красивое изречение: «Если суды в государстве устроены ненадлежащим образом, государство перестает быть государством». Двое писцов сидели на циновках, а молодой помощник судьи, которого Шаваш видел на ступенях управы, почтительно стоял справа от кресла. Слева от кресла стояла статуя государя с головой мангусты. Эта статуя обладали удивительным свойством: в присутствии статуи даже самые закоренелые преступники говорили только правду. Самому Шавашу трижды приходилось при ней лгать, но это только потому, что у него был с собой талисман «идака», специально чтобы лгать на суде.

Самого императора Шаваш видел только один раз, в прошлом году, как раз на Новый Год. Тогда на красных улицах построили большой мост, чтобы все могли видеть Государя, а Шаваш, боясь, что его задавят, залез с ночи на длинный тополь. Император шествовал, окруженный львами, козами, собаками, лисами, оленями с золочеными рожками, и такими животными, которых Шаваш никогда и не видел, и которые водятся только по краям земли и в императорском саду. Львы трясли головой, рвались с золоченых поводков, – слуги из императорского зверинца мотались за ними, как дым из печки. Сам император был в рисовой маске, и в его белой одежде не было ни единого шва, подобно тому как в законах империи не было ни одного зазора: впрочем, насчет швов Шаваш издалека не мог ничего сказать путного. Государь и люди из его свиты бросали в народ деньги и билетики государственной лотереи.