Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

Ну да, я иезуит. Брат Ордена Иисуса. Киньте в меня камнем и успокойтесь. Вдобавок что-то в последнее время я начинаю пренебрегать своими прямыми обязанностями и задумываться над творящимся в окружающем мире, чего мне никак не положено. Мое дело — подчиняться духом, волей и телом, как заповедовал основатель нашего братства пресвятой Игнациус Лойола, да помалкивать в кружевной платочек.

Отцу Алистеру я ничего не сказал — не время и не место. Доберемся до Парижа — посмотрим. Вдобавок мне слишком многое говорило громкое имя человека, под началом которого нам предстояло выступить.

Густав Мюллер. Инквизитор Густав Мюллер из Вормса.

Правильно сказал древний латинский автор: не начинайте разговоры с незнакомцами — хлопот не оберетесь...

КАНЦОНА ПЕРВАЯ

Париж: Добро пожаловать, господа!

Господи Боже ты мой Всемогущий, неужто это правда? Неужели это я сижу за огромным монументальным сооружением, которому и название «стол» не слишком подходит по причине размеров, за этим бескрайним океаном зеленого сукна, по которому отважно плывут бумажные корабли вверенного мне архивного хозяйства, а за окном шумит блистательный и немолкнущий Париж?

Насчет шума я несколько преувеличил — тихо у нас за окнами, только деревья шелестят. Господам инквизиторам щедро даровали во владение маленькую старую крепость французских королей — Консьержери, «Хранительницу», она стоит в предместье, окруженная идиллическими рощицами-перелесками-деревеньками. Мрачноватое такое здание серого камня, пребывающее в изрядном запустении и небрежении. Дом с башенками, стрельчатыми окнами, решетками, потайными дверями и самой настоящей крепостной стеной, наводящее на мысли о канувшем в Лету блаженной памяти Высоком Средневековье, Меровингах — Каролингах, тамплиерах с их тайнами и заговорами, похищенных красавицах, турнирах, Крестовых походах и еще чем-то таком... зловещем и притягательном, но, увы, невозвратно исчезнувшем.

На замковой арке — глубоко выбитый герб: три лилии. В углах — паутина, в подвалах — позабытые прежними хозяевами и перешедшие к нам бочки вина, в библиотеке — разномастное собрание книг, от рукописных, до нынешних, печатных. В первые же дни нашего пребывания я обнаружил на редкость хорошо сохранившийся томик сочинений небезызвестного Бернара Ги, его знаменитую «Practica Inquisitionis Hereticae Pravitatis» («Практика расследования еретических преступлений»), кою с большой помпой притащил нашему предводителю и немеркнущему духовному светочу — герру Мюллеру, удостоившись сдержанного одобрения. Теперь «Практика» вместе с Библией украшает большой стол в зале трибунала, служа к вящему посрамлению врага рода человеческого и присных его. М-да...

Итак, с весны нынешнего, 1611 года по рождеству Христову, мы обитаем в замке Консьержери. Нас, если не считать прислугу и швейцарских гвардейцев-охранников, пятеро — четверо братьев-доминиканцев составляющих трибунал инквизиции, и я, делопроизводитель, нотариус, библиотекарь, в общем, как выражается отец Алистер, «безответственный секретарь». В нашей маленькой компании, коей доверено дело сохранения Истинной веры во Франции, нет ни одного француза, каковое обстоятельство порой меня весьма забавляет. Один немец, один испанец, двое шотландцев и один валлиец. «Интернациональ», как изящно звучит наименование сего коллоквиума по-французски.

С отцом Алистером и мною благосклонный читатель уже знаком, представим же остальных.

Председателем нунциатуры Консьержери, нашим апостолическим наставником и руководителем Святейший престол, как упоминалось выше, соизволил назначить Его высокопреподобие Густава Мюллера, ранее прославившегося на весь католический мир громкими процессами над еретиками-протестантами в западных областях Священной Римской империи — эдакого образцового седеющего тевтона с рыжей щетиной на лице и мрачным взглядом, при виде коего хотелось немедленно пасть на колени, признаться, покаяться и клятвенно пообещать, что впредь в твоей головушке не заведется ни одной крамольной мысли, ныне и присно, и во веки веков! И аминь! Так?

Позже выяснилось, что образ мышления отца Густава несколько напоминает охотничью повадку разъяренного медведя — «дави, пока противник не запищит и не сдастся», а более всего герр председатель трибунала обожает созерцание тщательно и вдумчиво заполненных документов (при условии, что вести записи их будет кто-нибудь другой, разумеется), и моя привязанность к возне со всяческого рода бумажками оказалась тут как нельзя более к месту. В общем, с отцом Мюллером вполне можно было иметь дело, если держаться от него на почтительном расстоянии и воздерживаться от чрезмерного злословия в его преподобный адрес.

(Приписка на полях: Через неделю осторожного приглядывания и вдумчивых размышлений я напросился на приватную беседу с отцом Мюллером, в ходе которой пришлось приоткрыть завесу тайны над кое-какими моими делишками, а самое главное, признаться в недавнем дезертирстве с поля битвы, где неустанно сражались полчища английских ведьм и Святая Церковь... По окончании аудиенции мне было разрешено и далее вести не слишком добродетельный образ жизни, не забывая при этом смотреть и слушать в оба, занося все свои наблюдения на безотказную бумагу или сообщая о них в устной форме. Обо всем остальном герр Мюллер позаботится лично.

Через два дня отец Густав нежданно порадовал меня привезенным из города рескриптом приора Ордена Иезуитов об официальном переводе некоего Райана ап Гвиттерина в парижскую апостольскую нунциатуру. Да-а, связи и возможности у нашего патрона огромные...)

Верным помощником и настоящим оруженосцем герра Мюллера в тяжкой борьбе с кознями врага рода человеческого стал уравновешенный, дюжий и белобрысый отец Лабрайд из Глазго — pater Labride, как гласила его подпись на документах в нашем архиве. Родом происходил он из уважаемого в Шотландии клана Мак Калланмор и мне всегда казалось, что тартан в клеточку и устрашающих размеров меч подходят отче Лабрайду гораздо больше, нежели ряса доминиканца и кипарисовые четки. Впрочем, черного кобеля не отмоешь добела, свинью не заставишь петь соловьем, и во что шотландца не выряди, он все равно будет искать, где бы выпить и нету ли поблизости кого-нибудь из проклятых англичан, дабы в очередной раз доказать им, кому на самом деле принадлежит гористый кусок земли на севере Британских островов.

Здоровенный отец Лабрайд не составлял исключения, изо всех сил стараясь проявлять смирение и рвение в возложенной на него миссии, однако стоило вечерком пригласить его на стаканчик-другой, да еще непредусмотрительно положить на виду любой музыкальный инструмент, обладающий струнами... Поистине, любовь к отеческим гробам и неприязнь к давним захватчикам родины порой принимает весьма диковинные формы! Впрочем, надо отдать ему должное — пел он неплохо, и не его вина, что большая часть песен в трудом заслуживала название «душеполезных» и «благочестивых». Да здравствует Свобода Шотландии, и ничего тут не поделаешь!