Урсула Ле Гуин - Одиночество

Однажды (мне тогда было лет девять), наслушавшись разговоров старших девочек, я спросила ее, почему же она не хочет «сходить поохотиться». И с надеждой добавила: «Не волнуйся, за нами присмотрит Тетушка Садне». Я просто устала уже быть дочерью необразованной женщины. Да, я хотела пожить в доме Тетушки Садне и почувствовать себя наконец нормальным ребенком.

«Матери не „ходят на охоту“!» – торжественно, как Тетушка, провозгласила она.

«Да нет же, все ходят время от времени! – Я все должна была разъяснять ей, как маленькой. – Да им это просто необходимо, откуда, по-твоему, они детей берут?»

«Все они ходят к мужчинам, которые живут неподалеку от нашей деревни. Когда Бехуи хочет еще одного ребенка, она всегда идет к одному и тому же Рыжему с Красного холма, а Садне встречается с Хромым с Речной заводи. Они хорошо знают этих мужчин. Нет, матери „на охоту“ не ходят».

На сей раз она была права, и я это поняла, но все равно продолжала настаивать: «Ну хорошо, ты ведь тоже знаешь Хромого с Речной заводи, так почему бы тебе не пойти к нему? Тебе что, секс вообще не нужен? Миджи вот говорит, что она только об этом и думает».

«Миджи шестнадцать, – холодно отрезала Мать. – Заруби себе это на носу». И это у нее прозвучало не менее внушительно, чем у остальных Матерей.

В течение всего моего детства мужчины оставались для меня тайной. Впрочем, этот вопрос меня тогда очень мало интересовал. Да, о них повествовалось во многих историях Эпохи до Начала Времен, да и девчонки из нашего Певческого Круга частенько болтали о них. Но самих их я видела очень редко. Однако, когда я начала входить в возраст, я стала замечать их мельком брошенные на меня взгляды с околицы Круга. И все же ни один из них не приходил в деревню. Летом, когда Хромой с Речной заводи соскучится по Садне, он придет за ней. Но он не войдет в деревню и не станет прятаться в кустах, чтобы его не приняли за чужого и не закидали камнями, нет – он выйдет на вершину холма неподалеку, чтобы все видели, кто пришел, и начнет петь. Дочки Тетушки Садне Хиуру и Дисду рассказывали мне, что их мать нашла Хромого, когда «пошла охотиться» в самый первый раз, и с тех пор не знала больше ни одного мужчины.

А еще она рассказывала им, что первым у нее родился мальчик, но она его сразу утопила, потому что не хотела растить его ради того, чтобы потом самой же его заставить покинуть себя навсегда. Честно говоря, и их, и меня эта история ужасала, несмотря на то что мы знали, что такое бывает сплошь и рядом. В одной из историй, которые нам рассказывали, такой утопленный младенец вырос под водой, и однажды, когда его мать пришла купаться в реке, он обнял ее и потянул за собой в воду, чтобы она тоже утонула. Но ей удалось спастись.

В любом случае, после того как Хромой с Речной заводи дня два побродит по холмам, распевая протяжные длинные песни, то расплетая, то заплетая свои длинные, черные, глянцевые на солнце волосы, Тетушка Садне обязательно уйдет с ним на пару ночей и вернется с совершенно обалдевшими глазами и заплетающейся походкой.

Тетушка Нойит объяснила мне как-то, что песни у Хромого с Речной заводи – магические; но они не из обычной плохой магии, а сродни великим добрым заклинаниям. Тетушка Садне никогда не умела сопротивляться магии этих заклинаний. «Но он даже и вполовину не так красив, как некоторые из тех мужчин, с которыми я была», – призналась мне Нойит и улыбнулась своим воспоминаниям, а глаза ее странно замерцали.

Мне очень нравилось все, что ели у нас в Кругу, но мама говорила, что в обычный дневной рацион аборигенов входит слишком мало жиров, и считала, что именно этим объясняется несколько запоздалое наступление у них пубертатного периода. Менструация у девочек здесь начиналась не раньше пятнадцати лет, а мальчики мужали и того позже. Но зато уже с первейших проявлений у них чисто мужских признаков женщины начинали их сторониться и косо поглядывать. Так случилось и с Родни. Первой выступила вечно прокисшая Тетушка Хедими, за ней подхватила Тетушка Нойит, а там, глядишь, даже Тетушка Садне присоединилась к их негодующему хору. А когда он пытался хоть спросить, почему все к нему так переменились, его резко обрывали. А Тетушка Днеми с такой злобой заорала на него: «Как ты смеешь играть с детьми?!», что он вернулся домой в слезах. А ведь ему тогда не было еще и четырнадцати.

Лучшей моей подругой была дочка Тетушки Садне Хиуру. Однажды ее старшая сестра Дисду, которая в то время уже была в Певческом Круге, пришла ко мне и очень серьезно сказала: «Родни очень красивый». Я, конечно, с гордостью согласилась с ней.

– Он очень большой и очень сильный, – продолжала она. – Он сильнее, чем я.

И я вновь, ужасно гордясь своим братом, это подтвердила, но все же потихоньку стала от нее отодвигаться.

– Но я же не говорю заклинаний. Это не магия, Ясна! – вспыхнула она.

– Нет, это магия! Магия! Я все твоей маме скажу!

Дисду отрицательно покачала головой:

– Я пытаюсь говорить только правду. И если мой страх породил твой страх, то я в этом не виновата. Так и должно быть. Мы говорили об этом в Певческом Кругу, и мне это не понравилось.

Да, я понимала, что она говорит правду. Она была самой тихой и воспитанной девочкой среди нас.

– Я хотела бы, чтобы он оставался ребенком, – прошептала она. – И чтобы я тоже осталась ребенком навсегда. Но у нас этого не получится.

– Конечно, ведь в конце концов ты закончишь тем, что станешь старой маразматичкой, дура! – крикнула я и убежала от нее. А потом пошла в свое тайное место у реки и уселась, чтобы нареветься всласть. Затем достала из душехранительницы свои драгоценности, среди которых был и подаренный мне Родни кристалл. Он был очень красивый: сверху абсолютно прозрачный и дымчато-багровый снизу. Теперь уже об этом можно рассказать. Я долго любовалась этой своей святыней, а затем откопала под большим валуном ямку, оторвала от своей любимой юбки лоскуток (Хиуру сама спряла для нее нитки и связала ее), завернула в нее кристалл и зарыла его там, закидав могилку сверху опавшими листьями. Лоскут я выдрала прямо спереди, чтобы сразу все увидели. Я еще долго там просидела, а когда вернулась домой, даже словом не обмолвилась о разговоре с Дисду. Родни тоже промолчал, зато мама ужасно всполошилась:

– Что ты сотворила со своей юбкой, Ясна?

Я лишь слегка подняла голову, но продолжала безмолвствовать. А она продолжала говорить, спрашивать о чем-то, но потом наконец тоже замолчала. Выходит, она все же научилась не заговаривать с личностью, которая предпочитает безмолвствовать.

У Родни не было близкого задушевного друга, и он все реже и реже играл даже с двумя близкими ему по возрасту ребятами: тихим, скромным Эднеде (который, кстати, был года на два его старше) и Битом, который, несмотря на свои одиннадцать, был их главным заводилой. Все трое время от времени куда-то уходили, и, честно говоря, я этому только радовалась, потому что терпеть не могла Бита. Стоило нам с Хиуру заняться упражнением на осознавание и достичь необходимого сосредоточения, как этот остолоп тут же с диким воплем выскакивал откуда-нибудь и начинал носиться вокруг нас, выкрикивая всякие гадости. Он не выносил, если рядом с ним хоть кто-то безмолвствовал, словно чужое молчание уязвляло его. Его обучала мать, Хедими, но ей было далеко до Садне и Нойит, как в умении петь, так и в даре рассказывать истории. А Бит был слишком большой непоседа, чтобы вслушиваться в слова чужих матерей. Да он просто видеть не мог, как мы с Хиуру безмолвствуя гуляем или постигаем осознание. Ему обязательно нужно было привязаться и довести нас до полного умопомрачения, и лишь когда мы все же сдавались и говорили ему, чтобы он убирался отсюда, он довольно скалился: «Все девчонки – дуры!»