Дмитрий Казаков - Истребитель магов

Колдун и старейшины могут лишь советовать.

Гуннар, ерзающий так, словно ему в седалище воткнулась острая ветка. В темных глазах чужака, ставшего за полтора десятка лет жизни в племени своим, – беспокойство. Это понятно. Харальд для него что сын. Старший и самый любимый.

И виновник встречи. Взгляд зеленых глаз обманчиво мягкий. Лицо ещё почти детское, но через черты юнца проглядывает будущий мужчина. Сидит неподвижно, словно рысь в засаде. Почти не моргает.

– Что скажут духи, колдун? – Могучий голос Елама заполняет юрту. Кажется, что ему тесно под низкими сводами. – Я не хочу терять лучшего из молодых охотников! Он прекрасно стреляет из лука, опытен в рыболовстве и промысле зверей. От него будут здоровые и сильные дети! Но он хочет уйти… Его отец не из нид, и желание юноши вполне понятно. Что скажут духи, колдун?

– Я спрошу. – Мадай слушал внимательно. Хотя он и знал все подробности, но сейчас через него внимают духи, неосязаемые существа, могучие, несмотря на бестелесность. Им открыто будущее, они должны сказать, что ждет юного Харальда в будущем. – Только выйдем из юрты.

Снаружи был вечер. Солнце, огромный оранжевый шар, распороло брюхо об острые вершины сосен, и на землю стекала его светящаяся кровь. Закатный свет резал глаза.

Мадай привычно наклонился, очертил посохом круг. Просители боязливо жались у юрты. Жилище колдуна расположено на некотором отдалении от остального становища, просто так сюда не приходят. Духи не любят, чтобы любопытные наблюдали за их делами.

Он приготовился к обычному долгому ритуалу, когда тело становится чужим, а устами начинает говорить существо, пришедшее из Нижнего мира – обиталища свирепых духов. Даже плеснул на снег из баклажки заранее заготовленной крови. В заговоренном сосуде она не сворачивалась несколько дней.

Но не успел он начать читать заклинание, открывающее вход в Нижний мир, как что-то пошло не так. Очерченный круг вспыхнул багровым. Мадай знал, что это видит только он – обычным людям истинная картина происходящего недоступна; изумленный крик колдун сдержал с трудом.

Багровое пламя поднялось выше, он ощутил, что горит сам. Попытался двинуться с места, но не смог. Тело словно одеревенело, ноги превратились в корни, руки – в ветви. Мадай мог лишь слегка колыхать ими.

Почти сразу в членах появилась боль. Колени заныли словно от старческой болезни, клубок огня поселился в животе, что-то грызущее очутилось в голове. И что самое противное – заныли зубы. Все сразу.

Он никогда не слышал о таком, и учитель, многомудрый Фарра, ничего не рассказывал. Колдуну оставалось лишь корчиться от боли и слушать, что за слова говорит за него кто-то чужой, его губами, но незнакомым пронзительным голосом.

– Путь на юг открыт для тебя, юный Харальд! – были слова. – Иди и найдешь там судьбу свою. Любого, кто осмелится противиться, настигнет кара!

Юноша, забыв, видимо, о том, что с ним беседует дух, рванулся вперед.

– А отец? Узнаю ли я о нем? – крикнул он, когда Гуннар ухватил воспитанника за руку, удерживая от неразумного шага.

– Иди и все узнаешь, юный Харальд, – сказал голос, а затем чужак в теле колдуна рассмеялся. Про себя, но так, что Мадая затрясло и едва не вырвало.

И чужое присутствие исчезло. Призрачное пламя погасло, боль сгинула, словно её и не было. Колдун рухнул на колени, пытаясь не потерять сознание. Ткнулся лицом в восхитительно холодный и шершавый снег.

Внутри дотлевал страх. Настоящий животный ужас.

Кто-то подхватил Мадая под руки, помог подняться.

– Спасибо, – прохрипел колдун, обнаружив, что его поддерживает Гуннар.

– Не за что, – ответил тот.

Подскочил Харальд, вдвоем они помогли Мадаю доковылять до юрты. Там он жадно ухватился за сосуд с водой. Руки колдуна тряслись. Холодные струйки текли по подбородку, щекотали грудь. Но ему было все равно.

– Воля духов явлена! – торжественно возвестил Елам, когда сосуд с водой вернулся на место. – Харальд имеет право покинуть племя. Но семя его должно остаться с нами!

– Что? – Юноша вскинулся, глаза его сверкнули.

– Спокойнее, – сказал Мадай, морщась от чужеродных отголосков в своей речи. – Тебе придется некоторое время пожить с одной из молодых вдов, по выбору вождя. Когда станет ясно, что она беременна, ты будешь свободен.

– Ладно. – Харальд решительно кивнул, но лицо его потемнело.

– Но вы кое о чем забыли, – неожиданно вступил в разговор Гуннар. – Мальчик, – при этом слове воспитанник дернулся, но смолчал, – не знает того, как живут люди на юге. Не умеет вести себя в городе, не ведает, кто такие родовитые.

– И что ты предлагаешь? – поинтересовался вождь, хмуря брови.

– Я пойду с ним.

Мадай усмехнулся про себя. Он ожидал такого поворота событий. А вот Елам, похоже, нет.

– То есть как? – спросил он, удивленно морщась. – У тебя жена, дети! Ты не сможешь уйти!

– Смогу, – сказал Гуннар, и губы его сложились в кривую ухмылку. – У меня долг перед… отцом этого юноши, и теперь я вижу неплохой способ его отдать.

– Что за долг? – поинтересовался вождь.

– Вот он знает. – Гуннар показал на Мадая. – Харальд… старший, он исцелил мою жену от бесплодия.

– Да, – кивнул колдун на вопросительный взгляд вождя. – Было.

– Тогда быть по сему, – прогудел Елам и поднялся. Взгляд его, обращенный на Харальда, был полон сожаления, – Как только выполнишь долг перед племенем, можешь уходить.

Уходить оказалось неожиданно тяжело. Харальд и сам не осознавал, насколько привык к племени, к запаху прогорклого жира и шкур, постоянно витающему над становищем, к знакомому лучше собственной ладони лесу вокруг, к серебристым водам озера. И когда пришло время прощаться, все это вцепилось в него тысячами невидимых рук и держит. Крепче самых сильных пут…

Гуннару тоже пришлось непросто. Его спор с женой продолжался два дня, к согласию супруги так и не пришли. Взглянув на лицо спутника, Харальд промолчал. В мрачном сосредоточении они решительно зашагали на юго-запад.

Каждый шаг давался с таким трудом, словно Харальд без лыж преодолевал сугроб в человеческий рост. Когда путники отошли от становища на несколько верст, юноша остановился на миг и сказал:

– Я ещё вернусь сюда! Обязательно!

Гуннар промолчал.

А когда они остановились на ночлег под старой сосной, иголки которой от времени покрылись белесым налетом, осознание невозвратной потери нахлынуло с новой силой. И тогда Харальд – в первый раз после посвящения в мужчины – заплакал. Ему бьшо невыносимо стыдно, он давился слезами и пытался сдержать их.

Но ничего не получалось.

Потрескивал равнодушно костер, шумели сочувственно деревья, и молчал, словно камень, Гуннар. Понимал, что помочь воспитаннику сейчас не сможет ничем. Каждый проживает свою боль в одиночестве.