Кир Булычев - Ваня+Даша=Любовь

Леночка присела рядом с Володей. Она называет себя его невестой. Они делают вид, что вскоре сочетаются узами брака, но не верят в это. Никто не смеется, кроме Лешеньки. Лешенька меня раздражает. Иногда я готов ему голову проломить, хотя вы понимаете, насколько у нас строга внутренняя дисциплина! Ведь искалечить одного из нас означает нанести неизгладимый урон всему клону, всему Институту, а может быть, и всему человечеству!

Кто мы?

Мы – скорая помощь.

Когда ничто уже не поможет избранным, чьи портреты висят в коридоре нашего отделения, когда черная дыра подбирается к земной цивилизации, – выходим вперед мы, как паладины в белых одеждах праведников. И своей жизнью закрываем отверстие в плотине.

Простите, что я говорю красиво. Обстоятельства требуют высокого слога.

– Пора, – сказал доктор Блох. Он был лечащим врачом

Олежки. На время подготовки к подвигу.

– Ты завидуешь? – спросил меня Федечка.

– Он спешит заменить Олега на боевом посту, – сказал Лешенька.

– Не говори глупостей, – сказал я.

Олежка поднялся, и тут ноги изменили ему. Мне стало стыдно за брата. Нельзя, ни на секунду нельзя терять контроль над собой.

И тут Григорий Сергеевич громко запел:

Жил отважный капитан, Очень красный, как банан, Он не раз пересекал океан!

И мы подхватили песенку, нелепую, милую, добрую песенку. Я подбежал к Олежке и держал его справа. А слева шел доктор Блох.

– Давай, братишка, – сказал я. – Мы все смотрим на тебя!

Олежка сопротивлялся, но не отчаянно, а как будто по обязанности. Мы вели его так, как приятели тащат из кабака подвыпившего посетителя. И с каждым шагом Олежка делал все меньше усилий, чтобы наступить на пол, и в конце концов обвис на наших руках.

– Да скорее же! – закричал Григорий Сергеевич. – Отключите его!

Я вздрогнул и отпустил Олежку.

Блох не удержал его, и Олежка свалился на пол, а Блох сверху на него. Я отпрыгнул в сторону, и тогда Григорий Сергеевич с Леной поспешили на помощь молодому врачу. Они потащили Олежку к двери. Именно потащили, держа под мышки и за голову. Мне было стыдно. И за Олежку, который настолько потерял себя, и, конечно же, за себя самого. Не знаю, почему мой мозг воспринял крик доктора «отключите его» как относящийся ко мне. Ведь я знал, что мне пока ничего не угрожает… Ах, какое неправильное выражение: мне не угрожает!

Откуда могло возникнуть слово «угроза»? Какой стыд! Я поднялся с пола и сказал: – Простите, я споткнулся. Но никто меня не слушал.

Некоторые вернулись к столу и стали доедать печенье и конфеты. И не было рядом врачей, чтобы остановить этот пир, могущий повредить обмену веществ.

Я тоже подошел к столу и уселся на свое место.

– Претендуешь на медаль? – спросил Лешенька.

– Я ни на что не претендую, но делаю то, что подсказывает

мне совесть.

Врачи не возвращались. Впрочем, им не нужно было возвращаться. Они заняты.

В помещении постепенно наступила вечерняя тишина и покой. Это не означает, что никто не думал об Олежке. Конечно, думали и даже переживали.

Когда Лешенька предложил мне сыграть в шахматы, я сел напротив него, но продолжал думать, почему же Олежка проявил такую душевную слабость? Я не ожидал от него.

Лешенька сделал первый ход, я, не думая, ответил. Мы разыграли индийское начало, потом Лешенька задумался. И я задумался.

Я думал дольше, потому что меня вернул к действительности голос Лешеньки:

– Может, пойдем спать?

– Сейчас.

Почему-то с потолка стал сыпать мелкий дождик – слишком велика была конденсация пара в гостиной. Григорий Сергеевич как-то предупреждал об этом, но я забыл физическое объяснение явления.

Володичка подъехал к нам на коляске и сказал:

– У тебя конь под боем.

– Извини. – Я убрал коня, а Лешенька сказал:

– Ход сделан.

– Но это же товарищеская партия. – возразил я.

– С каждым днем все меньше товарищей, – заметил Володичка.

– И если мы будем такими же баранами, как Олег, скоро не останется совсем.

– А что ты предлагаешь? – спросил Володичка.

– Тебе уже поздно, ты списанный элемент, – сказал Лешенька.

– Не так все просто. Мне Блох гарантировал, что они регенерируют ноги.

– Скорее из твоих ног кому-то сделают костыли. – уточнил Лешенька.

– Иногда ты меня раздражаешь, – сказал я.

– Кто-то должен раздражать баранов, хотя они все равно пойдут на бойню.

– Лешенька, в такой день! – возмутился я. – Мне за тебя стыдно.

– А чем этот день хуже любого другого? – спросил Лешенька. – Может, именно сегодня и надо говорить друг другу правду

– Что ты имеешь в виду под правдой? – Это был голос Ва-димчика. Хотя мы отличаемся друг от друга, голоса у всех схожие. По телефону я не смог бы различить. Но когда мы в комнате, рядом, то я с закрытыми глазами скажу, Венечка это или Олежка.

– На бойне есть должность барана, который ведет за собой стадо. Он говорит коровам и овцам: «Я здесь давно живу. Там, за углом, есть неплохое зеленое поле с нежной травой. Построимся, дорогие друзья, и в путь!»

– При чем тут Олег? – спросил Володичка.

– Ни при чем. Но еще полгода назад нас было восемнадцать человек. Сейчас – двенадцать с половиной. Завтра будет на одного меньше. Через год на наших мягких койках будут спать другие люди, другой клон. А сколько их было до нас?

– Мы пионеры испытаний, – отрезал я. – Мы – первые.

– А тебя никогда не удивляло, что в коридоре есть галерея спасенных за наш счет и в ней по крайней мере три десятка знаменитостей? Как их могли спасти шесть или семь членов нашего клона?

Каждому из нас приходится переживать минуты сомнений и даже страха. И единственное, что удерживает нас на уровне чистых и высоких помыслами юношей, это уверенность в правильности нашего пути, это понимание истинности нашего дела.

Вот это я и сказал моим одноклеточным братьям. И знал, что большинство разделяют мою точку зрения. Но не Лешенька. Проклятый Лешенька!

– Баран – патриот идеи все равно остается бараном, – сказал Лешенька. – И его мясо не становится жестче.

– Как ты смеешь говорить эти слова, когда наш товарищ и брат в нескольких метрах отсюда сосредоточенно готовится к завтрашнему подвигу!

– Ты называешь это подвигом?

– Я тебя убью! – вскочил я.

– А тебя убьют без моей помощи, – сказал Лешенька. – Тебя не спросят даже, хочешь ли ты жить. Хочешь ли ты жениться, иметь детей…

– Это наш долг! – закричал я.

– Кто тебе это сказал? – спросил Лешенька. Он криво усмехался Мы все так усмехаемся, когда хотим обидеть, разозлить недруга.

– Это сказал… это сказал мои учитель, Григории Сергеевич.