Стивен Кинг - Извлечение троих

— Дод-а-чок?— спросило чудовище как будто даже заботливо, вытаращилось на стрелка своими глазенками, колыхающимися на стебельках, и протянуло клешни… но тут набежала волна прилива, и клешни снова поднялись в Честной Стойке. Однако на этот раз они легонько покачнулись, и стрелок понял, что существо не просто лапами машет, но реагирует на звук волны, и что сейчас этот звук — для омара, по крайней мере — был чуть-чуть послабее.

Стрелок отступил назад, перешагнув через камень, и нагнулся в тот самый момент, когда волна со срежещущим ревом обрушилась на галечный берег. Его голова оказалась в каких-нибудь нескольких дюймах от насекомоподобного рыла чудовища. Оно могло запросто выцарапать ему глаза, хватило бы одного взмаха клешни, но эти дрожащие клешни, так похожие на стиснутые кулаки, оставались воздетыми к небу по обеим сторонам его попугаичьего клюва.

Стрелок потянулся за камнем, из-за которого он чуть не упал. Здоровенный камень, наполовину вросший в песок. Его искалеченная правая рука заныла, когда грязь и острые грани камня врезались в открытую кровоточащую плоть, но стрелок все же выдернул камень из слежавшегося песка и, закусив губы, поднял его.

— Дад-а-…— начало было чудовище, опуская и разжимая клешни по мере того, как откатывала волна и замирал ее рев, но стрелок изо всех сил грохнул камнем по спине твари.

Раздался треск — это сломалась спина, покрытая пластинами панциря. Чудовище бешено извивалось под камнем, его хвост неистово бил о песок, вверх-вниз, вверх-вниз. Его вопрошающие интонации обернулись глухими воплями боли. Клешни щелкали, пытаясь схватиться за пустоту. Зазубренный клюв скрежетал о комки песка и гальку.

И все же, когда набежала очередная волна, тварь попыталась поднять клешни, и в то же мгновение стрелок наступил ей на голову своим оставшимся сапогом. Звук был таким, как будто хрустнуло много-много сухих тонких прутиков. Из-под каблука, брузнув на обе стороны, потекла какая-то густая жижа. Черного цвета. Чудовище выгибалось дугой и неистово извивалось. Стрелок еще сильнее надавил сапогом.

Набежала волна.

Клешни чудиша приподнялись на дюйм… на два дюйма… затряслись и упали, судорожно сжимаясь и разжимаясь.

Стрелок убрал ногу. Зазубренный клюв, который оттяпал от его живой плоти два пальца на руке и один на ноге, раскрылся медленно и закрылся. Один усик лежал, сломанный, на песке, другой бессмысленно трепыхался.

Стрелок еще раз припечатал ногой издыхающее чудовище. Потом — еще.

Вздохнув, стрелок с усилием отфутболил камень и прошелся вдоль правого бока твари, методично пиная панцирь левой ногой, ломая его, втаптывая бледные внутренности в темно серый песок. Чудовище издохло, но для стрелка этого было мало: никогда в жизни, за все это долгое и непонятное время странствий, он еще не был так тяжело ранен, к то му же все это произошло так неожиданно.

Он продолжал втапывать дохлого монстра в песок, пока не увидел посреди прокисшего мессива свой собственный палец, белую пыль под ногтем — пыль с голгофы, где они с человеком в черном вели бесконечно долгий разговор. Вот тут— то стрелок отвернулся, и его вырвало.

Стрелок зашагал обратно к воде, пошатываясь, как пьяный, прижимая к рубахе свою искалеченную руку. Время от времени он оглядывался, чтобы удостовериться, что гнусная тварь не ожила, как какая-нибудь живучая оса, по которой колотят— колотят, а она все извивается, оглушенная, но живая… убедиться, что она не гонится за ним, задавая свои непонятные вопросы своим до жути отчаянным голосом.

На полпути до воды он остановился и стоял так, шатаясь, глядя на то самое место, где все это и началось. Глядя и вспоминая. По всей видимости, он уснул чуть пониже предельной линии прилива. Он поднял с сыырого песка дорожную сумку и свой разодранный сапог.

В голом свете луны он увидел и других тварей — таких же — и в промежутке между набегающими волнами различил их вопросительные голоса.

Осторожно, по шагу за раз, стрелок отступил к тому месту, где галечный пляж переходил в траву. Там он уселся и сделал все, что надо было сделать: присыпал обрубки откусанных пальцев остатками табака, чтобы остановить кровотечение — присыпал погуще, не обращая внимания на новые приступы боли (теперь в этот хор вступил и оторванный большой палец ноги), а потом просто сидел, покрываясь испариной на студеном ветру, и гадал, будет заражение или нет и как ему теперь быть без двух пальцев на правой руке (что касается револьверов, тут обе руки его были равны, но во всех остальных делах он ловчее справлялся правой). А еще он гадал о том, ядовитая была тварь или нет, а если да, то не проник ли уже этот яд ему в кровь, и настанет ли для него завтрашний день.

УЗНИК

Глава 1. ДВЕРЬ

Три. Вот число твоей судьбы.

— Три?

— Да. Три — это тайна. Трое стоят в центре мантры.

— Кто эти трое?

— Первый черноволос. Сейчас стоит он на грани убийства и грабежа. Демон его осаждает. Имя демону — ГЕРОИН.

— Что за демон еще? Я не знаю его, даже в сказках такого нет.

Он пытался говорить, но но голоса не было, и голос оракула Звездной Шлюхи, Потаскушки Ветров, тоже исчез. Он видел, как падает карта из ниоткуда в никуда, переворачиваясь в истоме тьмы. На карте скалился бабуин, восседающий на плече у молодого мужчины с черными волосами; его пальцы, до жути похожие на человеческие, так глубоко вонзались юноше в шею, что их кончики утонули в плоти. Присмотревшись внимательнее, стрелок разглядел, что в своей скрюченной душашей лапе бабуин держит плетку. Лицо юноши искажено гримасою бессловестного гнева.

— Узник, — по-дружески прошептал человек в черном (тот самый Уолтер, человек, которому стрелок доверял когда-то). — Правда, что-то в нем есть угнетающее? Что-то в нем есть угнетающее… что-то в нем есть… что-то…

Вздрогнув, стрелок проснулся, отмахиваясь от чего-то своей искалеченною рукою, уверенный, что одно из этих чудовищ с панцирем из Западного Моря сейчас набросится на него , сдирая кожу с лица, отчаянно вопрошая его на странном своем языке.

Но вместа чудища он увидел какую-то морскую птицу, привлеченную бликами раннего солнца на пуговицах у него на рубашке; испуганно вскрикнув, она отлетела прочь.

Роланд сел.

Боль пульсировала в руке, ужасная и бесконечная. В правой ноге — тоже. Стрелок чувствовал свои пальцы, которых не было. То, что осталось от нижней части рубахи, напоминало изодранную в пух и прах фуфайку. Он сам отодрал одну полосу, чтобы перевязать руку, вторую — чтобы забинтовать стопу.