Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

Должно быть, чудит старец…

Сидят иноки, слушают ночь, зевота одолевает. Под утро притомились, задрёмывать стали, но тут кони встревожились, стряхнули морок. Ловцы сети распустили, рогатки изготовили и дышать не смеют. В сумерках серая тень мелькнула между кустов: безбоязненно идёт конокрад, только ноздрями воздух потягивает! Вроде бы учуять должен людей, ан нет! Встал перед ножиком и, словно перед соперником, задними лапами землю взгрёб, ощерился, заворчал. Прав был старец, искусился разбойник при виде наперстного засапожника! Что уж там зверю мерещится, не суть, главное, прежнюю осторожность и хитрость напрочь утратил!

Ближний инок чуть поспешил, метнул ловчую сеть, да мимо, на кустах завесил. Однако волк словно и не заметил, рычит и на ножик крысится, лапой схватить норовит. Другой помощник не растерялся, всё же накрыл сетью, а Кудреватый выскочил из укрытия и плетью ноги подсёк. Иноки дело знали, пришпилили зверя рогатками. Тот будто страх звериный потерял и, как человек, к засапожнику всё ещё тянется! То ли схватить хочет, то ли к себе подгрести да насадить на клыки, как на персты.

Ловцам и вовсе чудно стало до озноба колючего. Однако ремесло своё знали, отрок струну в пасть загнал и удавку на морду набросил. Подручные тем часом лапы скрутили, потом слегу вырубили, повесили, как всякую ловчую добычу вешают, да концы к двум осёдланным коням приторочили. Сами на лошадей да скорее на подворье, игумену улов явить. Впопыхах гоноша забыл наперстный нож с земли поднять, и уж далековато отъехали, прежде чем вспомнил.

— Скачите вперёд! — крикнул инокам. — Подниму засапожник и догоню!

Примчался к тропе, где зверя вязали, а там туман сгустился, в небо потянулся — к дождю. Да ещё по этому месту вспугнутый табун пролетел, сразу не отыскать ножа. Спешился, побродил кругами и чуть только ногой не наступил. Лошади его копытами в землю вбили. Достал, отчистил и себе за голенище — да опять в седло. Едет наугад, шерстистый туман в лицо бьёт или по низинам вскипает, словно молоко, пеной на бороде и космах виснет. Редкостная заволока тем утром случилась, и заплутать в поле недолго, однако жеребец чует коней впереди и сам несёт по следу. Да отчего–то всё фыркает и порскает в одну, другую сторону, словно седока норовит сбросить. Верно, от волчьего духа бесится.

Наконец молочную пелену вскинуло над землёй, померкла заря на востоке. Но зато открылся вид, и отрок позрел ловцов впереди. Считай, догнал, в десяти саженях передом скачут, коней с добычей подводными ведут. Кудреватый сдержал жеребца, чтоб не будить в нём лиха звериной вонью, и тут узрел: на слеге–то не волк висит — молодец сострунённый! Нагой совсем, в чём мать родила, и только космы на голове развеваются.

Оторопел на миг гоноша, проморгался — нет! Не зверь, человек, и весьма юный, телом невелик, сам словно из тумана соткан…

— Эй! — закричал братии, забыв имена. — А разбойный зверь–то где?! Куда дели?!

Те же неслись без оглядки, однако на голос завертели головами, сдержали коней. Кудреватый подъехал, глазам же всё ещё не верит, дотянулся и на ходу рукою молодца пощупал: тёплый, живой, под тонкой кожей сырые да мокрые жилы, ровно кремнёвые желваки ходят. И хоть бы шерстинка на теле! Если не считать густого юношеского пуха на лице.

Иноки вовсе встали и тоже таращатся на молодца, рты разинули.

— Где добыча? — всё ещё пытал их отрок, сам немало дивясь. — Проворонили волка, олухи!

Отроку дай только покуражиться над старшими, над иноками бывалыми, тем паче заслуженно, поделом.

Тут один из ловцов отшатнулся так, что и конь под ним попятился.

— Оборотень! С места не сойти — волкодлак!

Кудреватый склонился пониже над молодцем: в подбрюшье у него два багровых следа, третий затылок расчеркнул. Да и по лодыжкам попало, когда уже под сетью с лап валил…

— Не промахнулся! — заметил с дрожащей гордостью. — А как на рану крепок!

Ловцы дар речи утратили, стоят, глазами хлопают, оторопь берёт. Они вдвое старше были, поэтому Кудреватый от вида оборотня сник и теперь будто защиты у иноков просил:

— Что делать–то станем, братия? Слыхом слыхивал, видом не видывал…

— У нас оборотней конями рвут, — наконец–то подал голос один. — Сразу, как обернётся…

— В моей стороне — деревами, — настороженно отозвался другой. — Берёзы сгибают и к ногам вяжут. И чтоб до восхода поспеть…

А притороченный молодец ворохнулся, сам приподнял голову и замычал сквозь прикушенную струну. Взор ещё волчий, зелёный, да глаза уже кровью наливаются. Ловчий гоноша отвернулся, дабы чертовщиной не бередить душу.

— Нам–то как поступить?

Лукавые иноки лишь переглянулись, скуфейки на брови надвинули:

— Охота под твоим началом, тебе и рядить, отрок.

— Добро, свезём игумену! — решил Кудреватый. — Велел во всяком виде доставить, живого и не увеченного.

Оборотень попытался струну выплюнуть, но хитрая удавка лишь туже смыкала челюсти. На сей раз не мычал, зарычал по–волчьи, сказать что–то силился.

— Тогда едем скорей! — всполошились иноки. — Покуда солнце не встало!

До подворья полверсты оставалось, однако пока скакали, оборотень вязки на руках расслабил, на ногах ремни почти уж рассупонил, того и гляди вырвется. Сняли со слеги, затянули узлы потуже, поперёк седла положили, да ещё руки и ноги под конским брюхом сыромятиной стянули. Так и въехали на подворье. А пленник дошлый, стал ремень на запястья накручивать и тем самым настолько сдавил грудь лошади, что дыхание у неё перехватывает. Сам худ, но силища в руках явно не человеческая! Жеребец уж хрипел и качался, когда миновали ворота обители, бока ходят — роздыху нет. Ещё немного, и задавил бы коня на скаку!

Однако в монастырском остроге разбойник осмотрелся и присмирел вроде, особенно когда увидел игумена с братией, вышедших ловцов встречать. Размотал сыромятину с рук и обвис.

Кудреватый спешился — и к настоятелю, да с ходу ему выпалил, дескать, изловили волка, он же человечий образ принял — оборотень! Сила нечистая!

И тут пленник дубовую струну толщиной в вершок перекусил! Выплюнул и не волком зарычал — ругаться стал, голосом гоношистым, ломким, петушиным:

— Псы вы долгогривые, а не иноки! Зенки–то свои разуйте, кого споймали! Сами оборотни! С виду ангельского чина, а под рясами шкуры волчьи! Будто не знаю вашего нрава лукавого!

Сергий с лица сменился, подступил к дерзкому отроку — у того ещё пух на щеках, ровно у птенца неоперённого.

— А ещё что знаешь? — спросил, однако же, смиренно.

— Да всё про вас ведомо! Молельниками прикидываетесь, с крестами ходите! Аллилуйю поёте. На своих же тайных ристалищах мечами машетесь да ножами пыряетесь! И рычите по–звериному. Или кулачной силой меряетесь или, за кушаки схватившись, дерётесь заместо любви братской. Имя ваше известно: не монахи вы — араксами меж собой прозываетесь!