Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко
— Где они? Ну?
— Что вам здесь надо? — Кира выпрямилась, расправила плечи и перевела взгляд на мужчину в военной форме. Её голос даже не дрогнул, она знала, так нужно. Только это может остановить этих выродков. — Это квартира Арсения Ставицкого. Вы, я надеюсь, в курсе, кто это такой?
— Да всё мы знаем! Посторонитесь, дамочка, вас не тронем, — заявил мальчишка, выступая вперёд.
— По какому праву? — Кира не сводила глаз с военного.
— У нас есть сведения, что тут прячется Андреев с семьей. Они преступники и приговорены Советом, — жёстко проговорил мужчина в военной форме. В стальных и чуть усталых глазах Кира прочитала приговор своему брату.
— Это квартира министра жизнеобеспечения Арсения Викторовича…
— Кончились все ваши министры, — хохотнул молодой. — Были, да все вышли. Теперь у нас Совет, все равны…
— Да погоди ты, Гриша, — оборвал своего подчиненного мужчина. — Мы знаем, чья это квартира. И про то, что вы сестра Андреева, тоже знаем. Вас пока решили не трогать. А вот ваш брат…
— Да что вы с ней тут цацкаетесь, Игнат Алексеич, — снова влез молодой. — Здесь они, слышите?
В гостиной расплакалась Леночка.
— Это моя дочь… мои дети!
— Отойдите, а то мы ещё вас заляпаем, ненароком, — молодой рвался внутрь.
— Пропустите! — военный, которого звали Игнат Алексеевич, решительно отодвинул Киру и пошёл по коридору.
Молодой, Гриша, так, кажется его назвал командир, побежал следом, перегнал своего начальника, первым ворвался в гостиную, Кира последовала за ними, на автомате. В голове вихрем пронеслось всё, что она слышала за последнее время — про убийства, грабежи, насилия, рассказ брата о Платовых, но всё это шло каким-то фоном, потому что Кира не верила, что с её братом и его семьей могут поступить вот так. Наверняка, его просто арестуют, ну да… будет суд…
Выстрел раздался неожиданно. Кира ещё не успела войти в комнату, она ничего не видела, но внутри что-то оборвалось и гулко зазвенела пустота. Кирилл…
Брат лежал на полу, и на его рубашке расплывалось красное пятно. Закричала Лиля. Тонко, пронзительно, некрасиво. Захотелось зажать уши, и Кира, наверно, так бы и сделала, но крик смолк, оборванный вторым выстрелом. Пухлые, детские Лилины губы, розовые, нежные, так и застыли в этом некрасивом крике, и она стала медленно оседать на начищенный до блеска паркет. Как поникший цветок, срезанный садовыми ножницами. Как нежная белая лилия, имя которой она носила.
Молодой и рьяный Гриша, а стрелял он, оба раза он, это Кира поняла сразу, медленно перевёл пистолет и нацелил дуло на Толика. Мальчик стоял тут, в каком-то ступоре смотрел на лежащих родителей и молчал.
— Стойте! Это мой сын! Мой сын! — в отчаянном прыжке Кира бросилась к Толику. Схватила его, прижала к себе.
В углу тихо плакала Леночка.
— Ага, как же, её это сын, — недоверчиво протянул Гриша, но пистолет все-таки опустил и нерешительно посмотрел на Игната Алексеевича.
— Может и её. Хватит, Гриша. Достаточно, — проговорил тот.
— Игнат Алексеевич! Он же враг! Сын врага! Их всех Совет приговорил! — почти выкрикнул парень, но былой уверенности в голосе не было.
«Видимо осталось что-то человеческое в этом…», — промелькнула мысль, но Кира собралась, сейчас главное — другое. Она прижала Толика к себе, не выпуская его, подбежала к Леночке, обойдя лежащих на пути Кирилла и Лилю и стараясь не смотреть на них. Надо спасти Толика, она обещала брату.
Молодой, этот вихрастый и веснушчатый Гриша, сердито следил за ней. Господи, ведь он совсем ещё ребенок, может чуть старше Лёньки. Лёнька! Кира совсем про него забыла.
И тут за занавеской раздался звук.
— Ого! Игнат Алексеич! Там ещё кто-то! Недобиток!
Молодой шагнул к окну, отодвинул штору решительным жестом, чуть не сорвал её вместе с карнизом, и они все увидели Лёньку, скрюченного от страха, такого жалкого и маленького, что ему сейчас никак нельзя было дать пятнадцать лет.
— Ты кто? Отвечай! — Гриша направил на Лёньку пистолет.
Два мальчишки. Один — трясущийся от страха, второй — одурманенный ненавистью и запахом крови.
— Я — Барташов… Леонид…
Кира не успела ничего ответить (хотя что она могла ответить, она даже не соображала, что тут можно соврать), как Лёнька выдал себя с головой.
— О, Игнат Алексеич, смотрите-ка, этот из Барташовых. Из тех, которых мы недавно… к стеночке, да?
— Да уймись ты, Савельев. Хватит уже, — военный подошёл к парню и, положив крепкую ладонь тому на запястье, заставил его опустить пистолет.
— Чего, уймись! — проговорил Гриша с какой-то обидой. — Он же враг. Сын врага. Их Совет приговорил. Чего их жалеть? Вон, смотрите, в каких хоромах живут. Картины у них, фортепианы всякие. Жируют тут, а мы на них вкалываем.
Гриша тряхнул светлой головой и повернулся к Лёньке. В серых глазах мелькнула злость.
— А ты видел, как внизу там? Какие там каморки у людей? Видел? — Лёнька от Гришиного голоса ещё больше съёжился. — Ни хрена ты не видел. Вон, рубашечка какая, брючки, мать твою, со стрелочками. На фортепианах играете. Да у меня в комнатуху, где я с родителями живу, даже половину этой бандуры не впихнуть. А вы их пожалели, Игнат Алексеич! Эх!
— Хватит, Гриша, — повторил военный. — Я сам его. Слышишь? Сам. Идите, я вас догоню.
Двое, Кира только сейчас обратила на них внимание, оба немолодые, один в грязной спецовке, а второй в шёлковой, явно с чужого плеча рубашке, тут же подчинились и направились к двери. Гриша же по-прежнему мешкал, сверля Лёньку злыми глазами.
— Ну, как знаете, Игнат Алексеич, — наконец отступил и он, убирая пистолет в карман штанов. — Только он всё равно враг. И все они — враги.
Игнат Алексеевич молчал. Дождался, когда хлопнет входная дверь, громко хлопнет — видимо, Гриша Савельев не пожалел молодецкой силы, — потом медленно достал из-за пояса пистолет. Поднял его и, резко развернувшись, два раза выстрелил в висящую на стене картину.
Посмотрел на Киру, в усталых глазах промелькнула боль, или Кире так показалось.
