Леший. Возвращение к покону - Роман Галкин
Нет, явно не витязь является хозяином замка, а наверняка какой-то могущественный колдун, охраняющий владения не крепостным камнем да дружиной воинской, а сокрушительными чарами. И ежели Леший о таковом не слыхивал, знать попал он в далекие дали. Может и на другой край Мира.
Но, могущество могуществом, а убогость души колдунишки так же виделась во всем. Разве ж человек с душой воздвигнет для себя энтакую-то серость? Вот ведь, ни единой башенки с петухом, конем, али каким драконом на флюгере. Нет тебе ни ставенек расписных, ни наличников резных на оконцах. Нет ничего, что могло бы взгляд порадовать. В ином гнилом болоте жизни бывает больше, нежели в энтом замке.
Вона и буквицы над вратами, вероятно слагающие девиз владельца замка, словно деревца, с коих все веточки подчистую срубили – неестественно прямые, без единой завитушки. Знамо же, буквицы есть зримое выражение мысли разума. А мысль, она Лешему завсегда красочная, да с завитушками видится. Оттого ему и не понятен начертанный над вратами девиз, хоть и буквицы узнаваемы: «ПЕРИНАТАЛЬНЫЙ ЦЕНТР «ЛЕСНАЯ СКАЗКА».
– Славик, пойдем чайком побалуемся, – к вратам от дворца шагал еще один шут в таком же темно-синем одеянии. На голове не шелом и не треух, а нечто вроде урюканской тюбетейки с одним жестким ухом, простертым над ликом так, будто сей человечишко прятал глаза от небес, с коих взирает на мир Создатель. Ну, да что взять с убогого? Вон и у этого тоже фаллос пещерного дракона за пояс заткнут. Тело у шута такое же нескладное, обделенное силушкой, как и у первого. Обрюзгшее лицо покрыто нездоровым румянцем. Дыхание надсадное, будто тот полдня таскал на плечах мешок пудов в пять весом.
– Погоди, Антоныч, – повернулся к напарнику первый, – тут вон бомжара какой-то из леса выперся. Надо прогнать.
Когда шут повернулся, Леший увидел на его спине белые буквицы. Те были такие же безликие, как и на надвратном девизе, и слагали слово: «ОХРАНА». Такого, чтобы на человеках буквицы рисовали, он никогда ранее не только не видел, но и не слыхивал. Ох, и в далекие же земли его занесло! Вот подивятся –то собратья, когда он им о таких чудесах поведает. Чай не поверят, пока не покажет им сюда дорогу. А могли бы и сами догадаться за младенцем шагнуть.
– Человече убогий, благостью Создателя овеянный, – шагнув к вновь повернувшемуся к нему шуту, уважительно обратился Леший, – поведай, кому сей дворец принадлежит?
– Чего-о? Кто убогий?! А ну, пошел вон, вонючка! – шут замахнулся черным фаллосом. Было видно, что ударить дивным жезлом он не решится, и замахивается лишь для того, чтобы напугать.
Пришелец принюхался к собственному телу, но никакого неприятного запаха не почуял. Отчего же шут называет его вонючкой?
– Слышь, мужик, здесь не подают. Здесь медицинское учреждение. Понял? – подошел второй убогий.
– Нет, – искренне помотал головой Леший.
– Вали отсюда, пока по почкам не настучали! – снова замахнулся фаллосом первый.
– Валить? – продолжил удивляться Леший. Реплики убогого напомнили ему то, как после возрождения стал разговаривать Кощей. Первое время мало кто мог понять, что тот имел в виду, употребляя привычные слова в совершенно непредсказуемых значениях. Однако вскоре привыкли, а после и сами не редко заговаривали аналогично. Вот и сейчас владыка леса понял в каком значении убогий употребил слово «вали», и потому лишь уточнил: – Куда?
– Откуда пришел. В лес, – уточнил шут, постукивая по ладони фаллосом.
Пришелец вздохнул – не обижать же убогих – и окинул взором чахлый лесок, окружающий владения местного колдуна, и еще раз вздохнул. Это что ж за лес такой, что он, владыка, не чует в нем ни зверя, ни иной твари. Только птахи малые в ветвях суетятся, да редкий мышонок прошуршит прошлогодней листвой. А деревья-то… Вона тому дубу скоро век, а его ствол запросто один человек обхватит. Так остальные деревца еще чахлее.
Провожаемый настороженными взглядами привратников, Леший прошел вдоль ограды до опушки и ступил под сень первых деревьев.
– Гля прикол! – ткнул в бок товарища один из привратников, заметив, как на плечо и голову странного пришельца сели спорхнувшие с ветвей синички. – Воробьи этого бомжа за пень ходячий принимают.
А Леший, миновав неопрятный подлесок, продолжал осматривать окружающие деревья, периодически притрагиваясь к стволам, трогая листочки, скобля ногтем кору. Несмотря на то, что в лесу не ощущалось присутствия абсолютно никакого зверья, владыка с удивлением отмечал огромное количество тропинок, ведущих во всех направлениях. Земля на редких полянках утоптана до каменной твердости и усеяна осколками темного и светлого бутылочного стекла, что дважды возмутило Лешего. Во-первых, негоже такому добру, из коего столько бус наделать можно, вот так бесхозно на земле валяться. Во-вторых, это кому же вздумалось мусорить в лесу? А мусору и без стекла хватало. И там, и сям валялись клочки то ли тряпиц, то ли пергамента, да таких красочных расцветок, что ими не зазорно платье иного вельможи украсить. А попадись такие клочки на глаза весянке-рукодельнице… м-да-а… В дивные края занесло Лешего.
Вот и очередная поляна, и на ней, как и на прежних, кострище посередине. Может, в этом лесу какие ритуалы колдовские нехорошие проводятся? Придумало племя местное людское себе очередного бога-идола, и приносит ему жертвы. Оттого и лес такой чахлый. Хорошо хоть костей-черепов вокруг не видно. Так может, эти стеклышки и клочки цветные и есть подношения местным богам?
А вот дымком потянуло. Накинув морок невидимости, владыка направился на звук доносящихся голосов и вскоре вышел к очередной полянке. На обрубке ствола поваленного дерева сидели, чинно о чем-то беседуя, трое мужиков, разодетых в яркие одежды, выдающие в них скоморохов. На одном был красный кафтан, на другом серый с блестящими золотом пятиконечными звездами, на третьем и вовсе многоцветно-ляпистый. Однако колпаки с бубенцами на головах отсутствовали. Оно и понятно – не на ярмарке в сей час. У одного, у того, что в ляпистом кафтане, голова покрыта странным убором с ухом над ликом, похожим на тюбетейку привратника, только круглую, словно половинка кожуры большого ореха. На земле перед человеками расстелена белая скатерка, испещренная строчками мелких буквиц и на удивление искусных образов, с коих словно живые смотрели различные лики. На скатерке лежала горка вяленых плотвиц и булка хлеба непривычно прямоугольной формы. Это кто ж такие-то караваи печет?
Рядом над углями шкворчали и аппетитно пузырились жиром нанизанные на прутики маленькие колбаски.
