Ксения Чайкова - Теневые игры
Дверные петли "Сломанного меча" – отдельная песня, достойная восславления самым сладкоголосым и поэтичным из трубадуров. С каких пор они скрипят, отчаянно и истошно, причудливо мешая в издаваемых ими звуках стоны хамуна, русалочий визг и кошачьи вопли но весне,- неизвестно даже самому трактирщику. Но никто из посетителей "Сломанного меча" отчего-то не сомневался, что петли еще всех их переживут и благополучно поприветствуют своим мерзким скрипом последние дни мира подлунного. Поэтому завсегдатаи даже не обратили внимания на истошные вопли, раздавшиеся при открывании дверей, и соизволили повернуть головы лишь тогда, когда, не сумев перебить глухое гудение расстроенного ат'тана, по трактиру пронесся торопливый, легкий в своей стремительности перебор струн. Как выяснилось, это прибыли музыканты, заказанные почтеннейшей публикой.
Эльфийская лютня – не соперница ат'тану, особенно если она находится в тонких девичьих руках, а он в короткопалых мужских лапищах со сбитыми до язв костяшками пальцев и многочисленными ссадинами. И так бы и стоять молодой менестрельке лет семнадцати, подпирая стену и прижимая к груди свой инструмент, если бы не объединенные усилия всех посетителей и явившихся с ней музыкантов, дружно согнавших с помоста обиженного, негодующего вышибалу, так, кажется, до конца и не понявшего, отчего его высокое искусство не нашло должного отклика в сердцах слушателей. Грубые нынче люди пошли, неотесанные, к музыке равнодушные да друг к другу невнимательные…
Но, как выяснилось, такое вопиющее пренебрежение невоспитанные окружающие выказывали лишь к творениям сомнительного музыкального таланта вышибалы. А вот к гибкому выразительному голосу менестрельки под аккомпанемент вкрадчивого шепота струн все прислушивались с явным удовольствием. Даже девушки-храны позабыли про свои танцевальные порывы и невидящими глазами уставились в стену, стараясь не смотреть на певицу и делая вид, что баллада с печальным рефреном их ничуть не тронула.
За спиною крылья скомканной бумаги,
И гуляет вечный ветер в голове.
Там над башней реют вражеские флаги,
Ты взлетаешь в небо, лежа на траве.
Ничего не значат признанные боги,
Не страшны отныне жизнь и даже смерть,
Если ты душою легок и свободен,
Прыгая с обрыва, вновь взлетаешь вверх.
Все проходят войны, заживают раны,
На полях сражений вновь растут цветы,
Что казалось вечным – поросло бурьяном,
Ветреный, счастливый – вечен только ты.
note 1
Мягкое, чуть глуховатое сопрано девушки тосковало, подкрепляемое печальными вздохами подпевающих ему струн. Конечно, "Сломанный меч" – не то заведение, где стоит исполнять подобные песни, но и посетители сего славного места оказались вполне способны воспринять грустную меланхолию баллады времен войны Ветров, за давностью лет уже утратившей автора и ставшей известной благодаря бродящим по землям Сенаторны менестрелям. Правда, когда песня наконец отзвучала и последний аккорд замер дрожа под потолком, все зашевелились и заговорили так облегченно, словно им в тягость было слушать напевы нежного молодого голоса под неспешный перебор струн и легкие притопы одной ногой. А потом и музыканты, посовещавшись, разразились веселой и насмешливой мелодией, и Лиса со смехом первая выскочила из-за стола.
Тут зашевелился и щеголь в углу. Он зачем-то пригладил волосы, и без того лежащие в идеальном порядке, поправил свои роскошные запонки и решительно встал. Правда, потом не менее решительно сел. И крепко задумался.
А Лиса уже отплясывала с кем-то из хранов, и веселилась, и пересмеивалась с партнером, и кидала ехидные иронические взгляды на свою товарку, замершую за столом с таким серьезным и задумчивым выражением на лице, словно танцы были не ее идеей. На лавке рядом с ней лежало нечто, принятое сперва щеголем за какую-то странную шапку необычного покроя. Правда, когда "шапка" распахнула огромные глазищи, пламенеющие диким алым колером радужек, и зашевелилась, перебираясь поближе к девушке, стало ясно, что никакой это не головной убор, а ручной демон, отлично выдрессированный и хорошо воспитанный. А может, просто очень любящий свою хозяйку и не желающий огорчать ее дурным поведением.
Вид аккуратной руки с глубоким, плохо зажившим шрамом на указательном пальце, рассеянно легшей на голову демона и принявшейся почесывать его за ушами, придал моднику сил и отваги – он вновь преисполнился решимости, встал и, пока запал не прошел, быстро пересек зал. Жун, поняв, куда направляется разряженный в пух и прах посетитель, нахмурился, подозвал одну из самых фигуристых разносчиц, сам снял с ее глубокого декольте скромно повязанную поверх пышной груди косынку и послал девушку наперехват. Правда, щеголь остался равнодушен к старательно демонстрируемым ему полуобнаженным прелестям и с достойной уважения целеустремленностью продолжил путь.
Жуй скорчил такую мрачную гримасу, словно на его глазах дюжие молодцы из гильдии грабителей вскрыли тщательно запрятанный под половицей тайник и теперь с превеликим энтузиазмом вытряхивают все, что нажито непосильным трудом за десять лет содержания прибыльного трактира. Что делать дальше, он не знал. Оставалась, правда, надежда на благоразумие и рассудительность объекта притязаний щеголя, но что-то подсказывало бывшему храну, что надежда эта настолько зыбкая и иллюзорная, что на нее и внимания обращать-то не стоит.
– Миледи, не соизволите ли вы осчастливить меня до конца моих дней и подарить мне вальс, на который я дерзаю вас пригласить? – безукоризненно вежливо и учтиво выпалил щеголь, склонив голову и щелкнув каблуками около стола, за которым остались сидеть двое мужчин и та самая пепельноволосая скандалистка, что одним движением ухитрилась бессовестно возмутить спокойствие и нарушить покой в мирном трактире. Теперь девушка равнодушно почесывала ушастую башку своего демона, делая вид, что это не она полчаса назад громогласно требовала хорошей музыки и танцев.
Девушка вскинула на "дерзающего" изумленные глаза и захохотала в голос:
– Ты что, белены объелся, Торин? Какой тебе вальс? Здесь же не светский раут! И с каких это пор ты стал обращаться ко мне на "вы"?
– Не вальс? А что же тогда тут танцуют? – в свою очередь удивился мужчина, привычно пропустив мимо ушей остальные подковырки.
– Ну скажем, верруту,- передернула плечами девушка. Судя по лицу Торина, такое слово он слышал впервые в своей жизни. Храна горько вздохнула и тут же, разобрав первые аккорды мелодии, которую начали наигрывать музыканты, порывисто вскочила: Смотри и учись!
Франту действительно осталась только роль пассивного наблюдателя: ничего подобного танцевать он не умел, и теперь бестолково таращил глаза на быстро образованные троицы – одна девушка и двое мужчин, с явным удовольствием прихлопывающие в такт, а потом легко и грациозно срывающиеся с места. Веррута была старинным народным танцем, любимым жителями Райдассы вот уже не первое столетие и требующим немалого умения и сил. Стремительный темп не давал ни секундной передышки, девушка резво перелетала от одного партнера к другому, да еще ухитрялась, не сбивая дыхания, мурлыкать песенку о том, как тяжело выбрать одного ухажера из двух, одинаково сильных, умелых и красивых. Певичка в расшитом блестками шелестящем платье, стоя на сцене, старательно выпевала те же слова, но они звучали отнюдь не так легко и насмешливо, как у танцующих девушек.
А Торин безнадежно смотрел на беспечно веселящуюся наемницу и вспоминал, как она, разряженная в шелка и атласы, вальсировала с благороднорожденными на приеме, и улыбалась им, и обмахивалась веером, и старательно прятала недобрых демонят, пляшущих в глубине мрачных темно-шоколадных глаз. Приходилось признаться: узкие штаны из потертой кожи и тонкий темно-синий свитер, а также стремительная народная пляска с быстрыми напевами и прихлопами в такт шли ей намного больше, чем роскошное кружевное платье цвета облитой сливками лаванды и неспешный чинный вальс под томные звуки оркестра. А сильные, гибкие наемники, продающие свои умения и жизнь за звонкую монету, годились в партнеры этой мрачной темноглазой девушке уж точно больше, чем слащавые, выхоленные до кончиков ногтей и насквозь фальшивые аристократы. Да, здесь – в третьесортном трактире, танцевать под пронзительные звуки расстроенных лютен и щемящие душу напевы менестрелей, в компании наемников, телохранителей и убийц,- Тени самое место. А вовсе не в трепещущем свечными огоньками зале, на обитой бархатом кушетке, с бокалом дорогого вина в руке и с легкой светской беседой на чуть подкрашенных алым устах.
