Валентин Маслюков - Потом

А Золотинка, засматривая вверх, пробиралась между спинами все дальше, пока не увидела Юлия. Несмотря на расстояние не трудно было догадаться, что это он — стукнуло сердце.

Она зажмурилась, чтобы напомнить себе о Поплеве, ущипнула палец и потом уже, совершенно спокойно, без боли и волнения стала присматриваться.

Юлий сидел рядом с Нутой и тут же, если Золотинка не путала, Рукосил. Рукосила нужно было искать где-то здесь — среди видных вельмож и воевод. Избранное общество расположилось на гульбище Новых палат, как назывался дворец, представлявший собой двухъярусную пристройку к Старым палатам — дикому нагромождению темных углов и теснин с крошечными окнами. Рядом с этой мрачной громадой небольшой светлый дворец — Новые палаты — гляделся, как свадебный подарок среди закопченной кухонной утвари. Второй ярус дворца, выступающий вперед гульбищем, открытой во двор галереей, подпирали на удивление тонкие каменные столбы, а над вторым ярусом начиналась огромная, больше самого здания крыша из выложенной узорами поливной черепицы. Два яруса затейливых островерхих окошек прорезали и самую крышу.

— Глядите! Глядите! Этот как? — раздавались по площади восклицания. И в самом деле, пока Золотинка холодным взором, сузившимися глазами глядела на молодоженов и на свадебный дворец, зрители возвратились к канату.

В поднебесье, ни на что не опираясь ногами, распушив юбки, катилась стройная девушка. Расчесанные надвое волосы она завязала в надетое на канат кольцо, и так подвешенная, вращала в руках закрепленный на середине бечевки тяжелый предмет, вроде тыквы. Неведомо какая сила катила ее в пустоте от башни слева к большому красному зданию.

Но Золотинка едва глянула вверх и сунула руку в сумку, где возбужденно трепыхался хотенчик. Не особенно даже скрываясь среди зачарованно задравших головы людей, она выпустила рогульку на короткой в полпяди привязи — хотенчик показывал в спины на залитый солнцем угол площади, который замыкался Новыми палатами.

Еще продвинувшись, Золотинка вышла к закраине круглого водоема, за которым толпа распадалась: перешеек площади под протянутым в небе канатом оставался пуст. Дальше на длинных, протянувшихся поперек двора ступеньках сидели зрители, а за ними пребывал на своем шутовском престоле между шутовскими подданными царь праздника Лепель.

Разряженный не просто, как царь, но еще основательнее — как царь, который не может согреться. Он напялил на себя несколько шуб, из-под которых выглядывали еще кафтаны. Количество одежды, по видимости, находилось в прямом соответствии с высокими чином Лепеля. Винная бочка изображала престол, вокруг которого привольно расположилась свита. Страшилища с переразвитыми челюстями, с огромными, как у больных недоумков, головами — такими большими, что отпадала надобность в руках, голова непосредственно переходила в туловище, занимая и то место, которое отводится обычно плечам. Вместо рук, не имея возможности развиться, топорщились беспомощные крылышки. Тут были еще и дикие люди, человеческого облика, но голые и встрепанные, все в смоле и в мелу; они вооружились плоскими корзинами вместо щитов и деревянными граблями, каковые, как известно, являются наиболее приметным признаком дикости. Были еще некие загадочные существа, покрытые ниже пояса чешуей, но переминались они не плавниками — впрочем, совершенно не уместными на суше, — а трехпалыми куриными ногами. Все это множество несуразных тварей, очевидно, не имело в земной юдоли никакого иного призвания и назначения, кроме того, чтобы раз и навсегда повергнуть в изумление всякий пытливый ум. Нисколько не смущаясь сомнительным соседством, среди дикости и недомыслия расположились прелестные девы, столь совершенно очерченные во всех своих полуобнаженных и полуприкрытых извивах, что девы эти вызывали не меньше изумления, чем самые прихотливые порождения уродства. Изящество и безобразие копошилось, издавая воркующие, хрюкающие, рыкающие звуки. Вспыхивали и сходили на нет любовные потасовки, которые перемежались бранчливыми ласками и непонятной окраски оплеухами.

Потеющий под шубами Лепель пересмеивался под рукой с одной из легко одетых прелестниц, что жалась поближе к престолу; дева лукаво изгибала брови, надумывая ответ, и затем, после неспешного замечания, перебрасывала на плечах роскошные волосы, разбирала волну и, смеясь, заметала волосами лицо. Похоже, Лепель не плохо устроился.

Поодаль Золотинка распознала в гуще толпившихся перед Новыми палатами народа старого знакомца Порывая. Медный Лоб изображал собой недвижное и бездушное изваяние, словно иного назначения и не знал, — ни у кого на площади, кажется, не возникало сомнения, что Порывай это только лишь извлеченный к празднику из подвала и по этому случаю начищенный истукан. Затейники, воздвигшие его на постамент, вложили в медные руки огромное треугольное знамя: взнуздавший змея святой Черес под родовым девизом Шереметов «Больше всех!» Раздвоенный конец знамени свисал языками чуть повыше голов.

Между тем девушка в пышных юбках прокатилась над площадью и с помощью товарищей поднялась на круглую башенку справа, Золотинка, петляя в толпе, пробиралась к башне напротив, чтобы обойти освобожденное от людей место стороной, — так медленно, осмотрительно пробиралась, что девушка пустилась в обратный путь. Все притихли, пришлось остановиться и Золотинке. Видно, на канате исполнялся особенно трудный выход, притихли даже дикари, замолк их царь, оставив свою прелестную собеседницу, все задрали головы и редко-редко кто позволял себе отвлечься, чтобы глянуть на застывших в напряжении соседей: перехваченные пальцы, приоткрытые губы.

Девушка в пышных юбках шла по канату с полными кувшинами воды. Она продвигалась с двойной осторожностью, обдуманно и неспешно ступала, гибко покачиваясь станом, и с особым терпением удерживала сосуды, чтобы не расплескать. Пока что ей удавалось уберечься, хотя и взмахнула раз-другой отягощенными руками чересчур резко. Затруднения девушки живо передавались зрителям; исполнение было небезупречно, но люди следили с тем большим, всепоглощающим сочувствием.

Верно, это был удобный случай испытать хотенчик. У подножия башни Золотинка достала его на несколько мгновений и ничего не успела понять, как вся людская громада площади, словно уличив волшебницу, ахнула. И Золотинка, судорожно захватив рогульку, увидела, что девушка с кувшинами падает — внезапно просел канат. Одним взмахом канат прослабился едва ли не на половину высоты; девушка, удерживаясь, отчаянно мотнула кувшинами, полетели брызги и скопище людей, прохваченное ужасом, издало жуткий, нечеловеческий стон, который, казалось, и сам по себе собственным своим давлением, как порывом, способен был смахнуть с каната трепетное существо с кувшинами. Извиваясь, девушка устояла и, когда канат под ней провалился дальше, упал, считай что, уже до мостовой, она и тогда в этот тончайший, как лезвие, миг не утратила самообладания. Резко присела и опять — не свалилась, а спрыгнула.