Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — король-консорт

— А там можно и в ад, — закончил он неожиданно.

— Это зачем же? — спросил я.

Он поднял кубок ко рту и посмотрел на меня поверх края.

— Ваше Высочество, вас же не пугает?.. А за колдовство туда непременно, как говорит священник.

— Все верно, — согласился я, — но Господь всегда дает возможность загладить вину, исправиться, искупить… К примеру, какой бы плохой проступок ты не совершил, все равно ангелы ждут сто восемьдесят часов, давая тебе время осознать и постараться исправить содеянное. И если ты успеваешь, то твой грех вообще не заносится в список.

Он посмотрел на меня пристально.

— Кажется, догадываюсь… Но сто восемьдесят часов уже прошли… или пройдут после того, как вы спустились в склеп.

Я насторожился.

— А почему я должен спускаться?

— Двери открылись вам, — ответил он. — Я знаю, все об этом только и говорят. А раз открылись, вы все равно не утерпите… И либо ведьма вас, либо вы ее, но в любом случае на небесах вам засчитается победа.

— Но я же не успел…

— Да, — согласился он, — уж как пить дать, все запишут. Но потом можно и зачеркнуть! А сверху надписать, что для искупления сделано то-то и то-то.

Я криво усмехнулся.

— Хорошо рассуждаешь. Будто и не солдат.

— Я не родился солдатом, — ответил он мирно. — Просто как-то понял однажды, что можно жить не так тяжко, как получалось. И если опуститься до простого солдата, то в чем-то жить будет легче… В общем, какая-то помощь нужна?

Я пожал плечами.

— Вряд ли. Я сам не знаю, что будет.

Небо в страшных черных тучах, рваных и в зловеще ярких ямах, через которые пугающе пристально смотрит луна.

Я поежился, Франк ввалился в мои покои довольный, от него пахнет не только вином, но и ладаном, сказал с подъемом:

— Отец Коклепий клянется, что знает, как правильно нарисовать пентаграмму и как расставить свечи!

— Клясться нехорошо, — укорил я. — В самом деле клялся?

— Нет, но почти, — сказал он. — В общем, помогать отказался, но я запомнил все из того, что не забыл. А если что и перепутал, то стоит ли обращать внимание не мелочи?

— Правильно, — одобрил я нервно, — мелочиться — не по-мужски. Пойдем в склеп, пока не забыл остальное.

Перед дверью я притормозил, вдруг пропустит только меня, Франк вообще задержал дыхание, а когда я открыл дверь, собрался с силами и прыгнул с такой скоростью, что в самом деле могло бы не успеть перехватить.

Он упал, перекатился через голову и вскочил достаточно красиво, хотя и оглянулся испуганно, будто дверь могла незаметно отхватить у него что-то очень важное.

— Слава… сэр Ричард, а здесь можно упоминать имя Господа?

— Можно, можно…

Он огляделся с расширенными глазами.

— Боже, как строили, как строили…

— Ничего особенного, — сказал я, — давай рисуй, Микеланджело.

— Какой еще Микель, — сказал он обидчиво. — Щас свечи так расставлю, что никакой Микель не сумеет. И чтоб линии ровнее… Или сперва линии, не помню… Ладно, потом переправлю.

Свечей он принес не меньше трех дюжин и все расставил на полу. Пока я рылся в памяти, стараясь отыскать подходящую по случаю молитву, он ползал на коленях с зажженной свечой и зажигал от нее остальные.

— Вот, — сказал он наконец и поднялся, — готово, святой сэр паладин!

Я оглянулся.

— А где пентаграмма?

Он вздохнул.

— А может, без нее обойдетесь?

— Может, — ответил я, — но раз пришел, рисуй. А я критиковать буду.

Он проследил за моим взглядом, горящие на полу свечи выглядят страшновато, и наши лица, подсвеченные снизу, кажутся мордами чудовищ.

На какой-то миг мне даже почудилось, что это не то души, не то горящие свечи в руках мертвецов, зрелище отвратительное, пугающее и страшное.

— Полагаете, отпугнет?

— Вряд ли, — признался я, — просто не люблю темноту.

— Да кто ее любит…

Я посмотрел на гроб, Франк едва шею не вывихнул, стараясь не смотреть в ту сторону.

Я подумал, предложил:

— Знаешь, до ночи еще несколько часов. Я не собираюсь тут сидеть все это время.

Он воскликнул:

— Я тем более!

— Тогда пойдем, — сказал я. — Приду в полночь. Я хоть и простой консорт, но все же принц, а она всего лишь графиня. Кто кого должен ждать?

Он сказал нерешительно:

— Но она все-таки женщина…

— Но ведьма!

— А если ведьма, то у нее что-то из важного для нас не так?

— Я демократ, — огрызнулся я. — Это значит, что уже и не мужчина, раз за равноправие полов и всеобщее равенство. Пойдем-пойдем, а то оставлю одного.

Он вспикнул и ринулся к двери. Я шел державным шагом, стараясь не реагировать на ведьму в гробу, и приблизился к двери, когда Франк уже взмок от отчаянных попыток ее отворить.

Дверь за это время снова стала одним целым со стеной, ни единого зазора, только и того, что дверная ручка торчит как бы прямо из каменной глыбы.

Я взялся за холодную медную рукоять, нажал. Дверь с некоторым скрипом, не весьма охотно, но открылась достаточно послушно и безропотно.

Франк выскочил, хватаясь за сердце, оглянулся, глаза дикие.

— Господи, страсти какие!

— Иди отдыхай, — велел я.

— Да я теперь вовек не засну!

— Тогда двойное спасибо, — сказал я.

Он дернулся, спросил испуганно:

— За что?

— Ты пришел по своей охоте, — ответил я.

Он хмуро ухмыльнулся на пороге:

— Знал бы, не пришел.

В своей комнате я с жадностью осушил большую чашу воды, в теле все еще гнездится некое потрясение, применение колдовства, оказывается, высасывает все силы…

Или это только у таких неучей, потому что тогда престарелый Уэстерфорд после каждого заклятия превращался бы в труп, но если он жив, то либо не колдует, что невероятно, либо как-то защищен? Либо черпает силы не из себя, а откуда-то еще…

На столе молитвенник, который мне нужно взять с собой в склеп. По крайней мере священник полагает, что мне понадобится.

Я нехотя подошел к столу, что-то с этой книгой не совсем так, как было. Вроде бы та же самая, древняя и потрепанная, желтые и с обтрепанными краями страницы, но в прошлый раз переплет был из старой вытертой кожи, а сейчас отчетливо вижу латунь, пусть такую же вытертую за сотни лет частыми прикосновениями.

Я осторожно провел рукой. Кончики пальцев ощутили то, что не увидел глазами, а уже потом я рассмотрел имплантированные в металл мелкие камешки, драгоценными не назовешь, а так, полудрагоценные, а то и меньше.

Поколебавшись, провел над ними ладонью, ничего не произошло, осторожно начал прикасаться к камешкам, задерживая дыхание от непонятного страха, не сразу сообразил причину нервозности: одни камешки остаются мертвыми, другие как бы чуть погружаются в металл, третьи непонятно чем покалывают в кончики пальцев, а от некоторых странное тепло…