Ольга Родионова - Мой ангел Крысолов

А рядом с ней — кто это?.. Ох ты, мать честная, неужто мавка? Платье зеленое атласное, рыжая копна водопадом по спине струится, переливается, ожерелье из каких-то огненных камней шейку обнимает и промеж грудок ее маленьких поблескивает, а глаза смеются!..

А там и Люция вышла, в розовом будто бы камзольчике, под ним юбка тоже розовая, спереди короткая, сзади длинная, а под ней еще одна, кружевная — ну как есть прозрачная, все люциины ослепительные коленки видать, аж голова у дурачка закружилась, а на плече алмазный крест сияет, искры рассыпает, и от этих искр золотистые волосы Люции совсем золотыми стали. Беда!.. Вся команда пиратская, гляди, поляжет.

Онемел Петрушка, оглох, остолбенел напрочь, чуть Нету не проглядел. Она последней вышла, в платье темно-алом, как розы, и от этого платья бледное личико еще бледней сделалось, зеленые печальные глаза еще зеленей и печальней. На темных волосах такая же сетка, как у Алисы, значит, — только черная, и камушки по ней, как звездочки, посверкивают. На руке браслет тонкой работы, гранатовый, это Петрушка знает, сколько раз при дворе у ювелира кормился. И серьги такие же в ушках. Красивая Нета, и улыбается даже, как будто никто ее под замок не сажал и из стаи прогнать не грозился.

Сидит дурачок, глазами хлопает, а из кубрика всей толпой остальные отродья вышли. Ну, Корабельник-то, он-то — да… Сюртук свой черный почистил, что ли, из рукавов манжеты белые кружевные выпустил, темные кудри расчесал — лежат волной по белоснежному вороту, не хуже, чем у этого сэра Макса. Спина прямая — куда там королю. И, скажу я вам, братцы, хоть и попроще он одет, чем капитан пиратов, а достоинства в нем не меньше, нет, не меньше.

Рядом Лекарь в своем обычном сером сюртучке, ну, да Лекарь всегда одинаковый, чистый такой, аккуратный, даже грязи под ногтями никогда у него Петрушка не видал. Глазищи свои огромные, голубые, таращит на девушек и улыбается вежливой улыбкой.

У Птичьего Пастуха рубаха широкая, белоснежная, когда только постирать успел, на смуглой груди аж чуть не до пупа расстегнута, небрежно так; а подол в штаны заправлен; и штаны эти кожаные, он, видать, с мылом надевал — как нарисованные сидят, глаза горят — на мавку свою, значит, смотрит.

Подорожник жилетку замшевую алую из мешка достал да поверх рубахи надел — красиво, да… А умытые-то все, а причесанные, как будто на свадьбу собрались!

Кудряш тоже в жилетке, только в кожаной, темно-серой, замысловато сплетенной наподобие кольчуги, не иначе крошечки нашей рукоделие. Лохмы он себе давеча подпалил на острове, так она его так ровненько постригла, что и незаметно даже — вроде прежняя белокурая шевелюра.

Он-то, Кудряш, как Жюли увидал, шаг сделал и встал столбом: ага, не у одного, значит, Петрушки ноги отказали!

А Лей, бедняга, все на Алису смотрит. Худой он, штаны светлые замшевые на нем болтаются, рубаха, хоть и нарядная, а как будто с плеч готова свалиться. Но все равно красивый. Что-то в нем такое есть: как цветок он, Лей. Изящество, — вспомнил Петрушка умное слово, у Лекаря, еще давно, услыхал. Только Алиса-то все равно на одного Умника глядит, никого больше не видит. Как вывела его тогда из лазарета, так и переменилась, даже на шуточки Кудряша не отвечает.

А Умник — вон он стоит, косяк плечом подпирает. Так стоит, будто не интересно ему ничего в этой жизни. Но рубашку все ж понарядней надел, и курточка с эрденским тисненым узором на плече висит, знай мол наших.

Приуныл Жмых, потихоньку оглядел себя, но тут Нета вдруг говорит:

— Ох, Петруша, прости, что я про тебя забыла!.. Смотри, что у меня есть!

И в каюту побежала, а вернулась… мать честная, снится мне это, или как? Жилетка, да. Но какая! Красоты небывалой. Парчовая, что ли, прямо вся золотыми чудовищами выткана, крылатыми… птицы — не птицы, змеи — не змеи, а огнем горят, и то в зелень, то в синеву, то в кроваво-красный цвет переливаются.

— В сундуке, — говорит Нета, — нашла. Надо думать, — говорит, — у той богатой леди мальчик-слуга был, его жилеточка. Примерь, — говорит, — Петруша, мне кажется, как раз на тебя.

А у Жмыха прямо слезы из глаз. Никогда в жизни он такой красоты не носил, да что — не носил, не видал даже. Сидит дурачок, стесняется, сопли кулаком утирает, не решается сказочную жилетку в руки взять, а отродья вокруг стоят и улыбаются. Вот она, стая-то… Эх, если бы еще не ссорились, дак совсем бы жизнь прекрасная пошла!..

— Ну, идемте, — говорит тут Корабельник. — Пора.

И Люцию под руку берет. Та аж вспыхнула вся и еще красивей стала. Тут и Кудряш свою Жюли схватил, будто боялся, что отберут. Подорожник Раду повел, Умник Снегурочку нежную — она сама к нему подошла. Петрушка смотрит, а у Лея, бедолаги, в глазах такая тоска, хоть ложкой черпай…

Отвернулся дурачок, грустно как-то стало, несмотря на жилетку. Видит, Птичий Пастух мавку — нет, чтобы за руку взять, как положено, — за талию обнял. Жмых бы тоже не отказался: талия тоненькая, двумя пальцами обхватить, платье атласное гладкое, так и хочется потрогать… Но Птиц обхождение понимает: подержать подержал, а потом все ж таки церемонно под ручку повел.

Лекарь, вроде, к Нете нерешительно направился, однако Нета обернулась к нему, головой покачала и ласково так Лею говорит:

— Пойдем со мной, Лей. Давай руку, милый.

И с ним пошла. А Петрушка — с Лекарем, куда им, одиноким, деваться. Так и взошли все парами на пиратскую посудину.

Ну, что с разбойничьей командой сделалось — говорить, пожалуй что и не надо. Кабы не пили они вина или чего покрепче, так, наверное, не одного пришлось бы водой отливать. А так, спьяну-то, выдержали, с ног не попадали. Глаза, конечно, таращили, рты развевали, по углам жались, а чтоб чувств лишаться — этого не было.

С капитаном, правда, меланхолия сделалась, но так ничего, выстоял, вежливо всем ручкой указал — прошу, мол, к столу. Ихний-то корабль пиратский, конечно, побогаче маленькой шхуны, и кают-компания не в пример поболее, и стол дубовый — не стол, а целая площадь, и вся как есть отменными яствами заставлена. Где они их только раздобыли? Видать, торговца какого накануне ограбили, тут тебе и угощенье у них, и вина всякие, и спирт.

Капитан от меланхолии сразу себе в хрустальный бокал спирту налил аж по края и одним махом в глотку выплеснул. Ну, правда, тут же и извинился за нарушенное обхождение, и стал дамам вино предлагать.

Корабельник такое каменное лицо сделал, что почти все девушки вино пить отказались, только Рада с улыбкой взяла бокал, остальным пиратский кок побежал какой-то там чай готовить. Сомнительно, конечно, что у них чай лучше, чем у Лекаря, ну уж ладно, в гостях и дрянь выпьешь, как часто ювелир говаривал, у которого Петрушка порой кормился. Как-то он там еще про уксус поминал, остер был на язык, да Петрушка ж дурачок, где ему запомнить. А так бы хорошо в разговоре ввернуть, за столом, про уксус-то. Да что с дурака возьмешь. Вот отвлекся, кушанья невиданные рассматривая, и даже не распознал, кто это рядом с капитаном такой разнаряженный. А потом глядит — да это ж дикарь наш, немтырь убогий, на шхуне найденный!