Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

Конан знал, что дикие звери очень не любят пристального взгляда в глаза. Поэтому он уставился в узкие щелевидные зрачки, постаравшись собрать всю волю в один пучок. Он почти ощущал этот самый пучок, жесткий до рези, исходящий из-под его напряженных век…

— Спокойно, спокойно, киска, — негромко приговаривал киммериец. — Я ведь не сделал тебе ничего плохого. Иди-ка подобру-поздорову отсюда и подружек своих уводи…

Выдержать, не моргнув, тяжесть звериного взгляда было непросто. Конан чувствовал, как крупные капли пота бегут у него между лопатками, а виски ломит от волевых усилий. К тому же приходилось не выпускать из поля зрения вторую пантеру, пока, к счастью, не делавшую попыток сдвинуться с места. И еще он чутко прислушивался, ловя каждый шорох в траве и кустах: ведь остальные двое или трое зверей тоже, должно быть, прогуливаются где-то поблизости.

Прошло томительное время, равное пяти-шести вздохам, прежде чем пантера отвела, наконец, глаза. Судя по всему, магия близнецов на нее не действовала (отчего киммериец испытывал к дикой кошке невольную симпатию), но вот пристальный взгляд жестких и спокойных синих глаз подавил желание прыгнуть и впиться зубами в горло крупной и соблазнительной добычи. По-видимому, в их небольшой группе или семье этот зверь был лидером, поскольку, стоило ей отвернуться и пойти прочь от киммерийца, нервно позевывая и независимо шевеля хвостом, как и вторая кошка потеряла к Конану всяческий интерес и отправилась по своим делам.

В глубине души Конана веселило и подстегивало странное противоречие, которое составляло суть его обитания в роскошном замке барона. С одной стороны, гибель — в виде яда, ножа, кинжала, зубов хищников — подстерегала его на каждом шагу, и нельзя было расслабиться ни на миг. Нельзя было даже пить вина вдоволь, и приходилось постоянно ограничивать себя, чтобы сознание оставалось ясным, а руки крепкими.

Даже сон его, обычно глубокий и лишенный сновидений, стал здесь чутким, мгновенно прерывающимся от любого подозрительного шороха. С другой стороны — каждая его дневная причуда выполнялась мгновенно, с раболепной поспешностью. Если за обедом он задумчиво вспоминал, как когда-то в Аргосе ел замечательный паштет из плавников морской рыбы, то за ужином ему подавалось именно такое блюдо. (А если и не совсем такое — за отсутствием поблизости необходимых рыб — то не особо разборчивый в еде киммериец этого не замечал.) Стоило Конану мечтательно вздохнуть, остановившись у висящей на ковре длинной зингарской шпаги, чей эфес из серебра был украшен гладко ограненными рубинами, напоминавшими застывшие капельки крови, скатившиеся со смертельного клинка, — как Кайсс тут же снимал оружие и протягивал гостю. То же случалось, если за трапезой Конан, прищурившись и цокая языком, принимался рассматривать на свет, поворачивая во все стороны, хрустальную чашу аквилонской работы. Комната его постепенно наполнялась изысканными и богатыми подарками.

На пятый день навестить больного отца приехала из Кордавы его замужняя дочь, герцогиня Оттази. То была пышная двадцатипятилетняя матрона с очень белой кожей, которую она вдобавок еще и пудрила мелко истолченным мелом, отчего напоминала умершую от малокровия и только что восставшую из гроба. На ее крохотных губках чаще всего держалось выражение брезгливого недоумения, словно все происходящее вокруг вызывало у нее это чувство, и никакое иное. По-видимому, брат, не питавший к ней особенно нежных чувств, не счел нужным заранее сообщить о гостящем у них варваре, неведомым путем заставляющем всех вокруг трепетать перед своей персоной. Поэтому знакомство с Конаном оказалось для благородной и нежной Оттази сюрпризом.

За вечерней трапезой Конан сел рядом с белолицей красавицей и прожигал ее томными взглядами, отчего бедная женщина не раз поперхнулась и не смогла толком утолить свой аппетит. Недоумение в воловьих глазах с поволокой нарастало, брезгливость же исчезла, и теперь ее яркие губки мелко дрожали…

Конан не сомневался, что этой же ночью испуганная пышнотелая дурочка окажется в его комнате. Так и случилось. Она пришла к нему и робко поцарапалась в дверь, в одной белоснежной — того же цвета, что и щеки, — ночной рубашке, сквозь которую смутно просвечивали соблазнительные формы. От нее разило дорогими духами, с такой силой, словно она умылась ими. От резкого пряного запаха у Конана защипало в носу, а робкие прелести в сочетании с безумным ужасом в глазах и трясущимися руками повергли его в состояние неудержимого хохота. Отсмеявшись, Конан похлопал дрожащую красотку по пышному плечу и вежливо выпроводил. В качестве компенсации за неудавшееся свидание он вручил ей один из хрустальных бокалов, не глядя взяв его из груды подарков, наваленных на полу.

Почему-то эта испуганная гусыня явилась последней каплей. Закрыв за ней дверь и задвинув засов, Конан со всего размаха бросился на свое ложе с бесчисленным количеством атласных подушек. Беспечное веселье сменилось горечью. Проклятие! Неужели теперь всегда женщины будут отдаваться ему, трясясь от страха и проглотив язык?! Неужели его удел отныне — полумертвые от ужаса ледышки, которые в другое время, не видя его и выйдя из-под воздействия магии, будут строить и приводить в действие разнообразные планы его убийства? Вместе с братьями своими и мужьями… Хорошенький же подарок сделали ему веселые сестрички, ничего не скажешь! Что они там говорили про три года? Три года! Целых три года перед ним будут лебезить его враги, будут отдаваться лишь от ужаса женщины, а приятели и друзья — что самое отвратительное — превратятся в подобострастных и покорных идиотов, каким стал Гарриго. Горделивый, горячий, беспечный и безрассудный старина Гарриго!..

Правда, подарок этот, эта пепельная — Нергал ее побери! — кожа на скулах многое может ему дать. Очень многое… Груда изящных безделушек на ковре — лишь ничтожная часть того, что может он получить, пользуясь внушаемым всем вокруг беспредельным страхом. О, он может стать богат, очень богат! Он может превзойти богатством самого Ричендо. (А интересно, подарит ли ему юный Кайсс отцовский замок со всем, что там есть, если Конан прищурится и поцокает языком, глядя на огромное и приземистое каменное строение с барельефами львиных голов над каждым окном?..)

Но разве только богатство может принести ему дар близнецов? Конечно же, нет! Обладая способностью наводить на всех, видящих его, панический страх, Конан может стать великим полководцем. Армия, во главе которой он встанет, не будет знать поражений. Вооруженные до зубов войска неприятеля будут обращаться в бегство при одном его приближении. Можно будет завоевать все соседние государства: Аргос, Аквилонию, Немедию… Можно будет завоевать полмира… да что там — целый мир! Вопрос лишь во времени.