Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

Выглянувшему на стук охраннику Конан сообщил с наглым и бесшабашным выражением в смеющихся глазах, что его хозяин, барон Ричендо, ждет не дождется дорогого высокородного гостя, и задержка его в дверях может дорого обойтись болвану в начищенных, словно женские украшения, доспехах.

Болван в чрезмерно начищенных доспехах и его напарник, как и следовало ожидать, не посмели пикнуть или усомниться, и очень скоро Конан уже развалился в глубоком бархатном кресле, вытянув вперед ноги, в роскошной приемной барона.

— Говорю же тебе, остолоп, я никого не жду сегодня! Я не звал никаких гостей!.. — раздраженно выговаривая растерянному охраннику, барон торопливыми шагами ворвался в одну из дверей.

На нем был домашний халат с длинными, волочащимися по полу золотыми кистями и мягкие замшевые туфли.

Увидев киммерийца, Ричендо остолбенел. Мягкие розовые щеки его, падающие на ворот халата, приобрели серый оттенок. Круглые глаза выкатились из орбит.

— Здравствуй, дружище! — широко улыбнувшись, Конан поднялся с кресла, шагнул к нему и развел руки, словно стремясь поскорее заключить хозяина дома в жаркие объятия. — Ты так часто приглашал меня посетить твой гостеприимный замок, и я наконец-то улучил время! Помнишь, как ты упрашивал меня, как заверял, что твой дом будет моим домом, и все, что в нем, и все, кто в нем, — будет моим и моими! Я вижу, ты проглотил язык от радости, и это так понятно. Ну, скорее же обними своего старого и верного друга, не забывавшего о тебе за все эти годы ни на миг!..

Конан отпустил свой язык на волю и от души веселился, глядя, как в изменившемся лице барона безмерное возмущение борется с чем-то неведомым, похожим на ужас, столь же безмерный.

— Значит, ты не хочешь меня обнять? Не хочешь прижать к груди старого друга?! — Конан опустил руки и вздохнул с наигранной обидой. — Не ждал я, что долгожданная наша встреча будет такой сухой. Может быть, ты размочишь ее хотя бы хорошей бутылью, если уж мне не удалось выжать из глаз твоих слезы радости?.. Но что с тобой?! — воскликнул он вдруг с тревогой.

Если тревога эта и была наигранной, то совсем чуть-чуть. Лицо барона из серого стало густо-багровым, с отливом в зловещую синеву. Глаза выпучились еще больше и приняли бессмысленное выражение. Хрипло вскрикнув, заскрипев зубами и схватившись за отвороты халата, Ричендо рухнул навзничь, гулко стукнувшись затылком о паркет из мореного дуба. Результатом борьбы между негодованием и смертельным ужасом стал, по всей видимости, апоплексический удар.

Пока сбежавшиеся слуги хлопотали над недвижным хозяином, Конан, несколько ошарашенный той легкостью, с какой в один миг, без всяких усилий со своей стороны, он справился с многолетним врагом, размышлял, что ему делать дальше. Попрощаться как ни в чем не бывало и закрыть за собой двери?.. Уйти не прощаясь?.. Пока Конан раздумывал, в комнату вбежала женщина средних лет. Причитая и раскачивая высокой затейливой прической, она бросилась на колени перед поверженным багровым бароном. По-видимому, то была его жена, в самом ближайшем времени рискующая стать вдовой. Молодой человек, вошедший вместе с ней, пытался поднять ее с пола, вежливо и раздельно твердя слова утешения. Юноша был точной копией барона, лишь слегка облегченной в весе и значительно омоложенной. Такой же, как у отца, нос с крупными, то и дело раздувавшимися ноздрями нависал над безукоризненно черной и тонкой полоской усов. Алые губы нервно подергивались.

Конан тут же решил, что пока подождет ретироваться. Он знал вошедшего юношу. То был Кайсс, первенец и любимый сын барона, которому тот, в числе прочего, передал по наследству ненависть к бывшему пирату, варвару из Киммерии. Оглядевшись по сторонам, Кайсс, конечно же, сразу понял, кто явился причиной случившегося с отцом несчастья. Рука его потянулась к шпаге, висевшей за поясом, ноздри гневно раздулись, он порывисто шагнул по направлению к киммерийцу…

— Безмерно рад тебя видеть, мой юный друг! — в свою очередь Конан также сделал шаг вперед, предусмотрительно опустив ладонь на рукоять меча. — Мне очень жаль, но твой почтенный отец так обрадовался встрече со своим старинным приятелем, что от восторга потерял сознание. Надеюсь, твои нервы окажутся крепче, и ты не будешь реагировать столь бурно.

Судя по тому, что лицо сына приняло такой же багровый оттенок, что и у его отца несколько мгновений назад, надежды Конана могли и не оправдаться. Кайсс изо всех сил закусил нижнюю губу. Его черные глаза с породистыми голубыми белками то и дело меняли выражение — от смертельной ненависти до боязливой тоски…

— Успокойся, успокойся, мой добрый Кайсс! — воскликнул Конан как мог приветливо и добродушно, — Подумай о своей матери. В один миг потерять и мужа, и сына — это уж слишком. Я вижу, что ты безмерно рад мне, но докажи эту радость чем-нибудь попроще: без потери сознания, без ударов затылком об пол! Прикажи лучше подать побольше доброго вина, а к нему незатейливой закуски!..

Организм юноши был крепче, чей у пожилого барона, потому он сумел вынести издевательство. Обернувшись назад, Кайсс хлопнул в ладоши и приказал — неестественно хриплым и вибрирующим голосом — как следует накормить и напоить гостя. Половина хлопочущих над бароном слуг кинулась исполнять это новое приказание.

— Надеюсь, ты не оставишь меня в одиночестве? — поинтересовался Конан с невинным видом. — Кусок не полезет мне в горло, если я буду сидеть за столом один. Составь мне компанию, дорогой Кайсс, отца же своего отдай попечениям слуг и бедной женщины, имевшей когда-то счастье выйти за него замуж.

Злосчастный заложник таинственной мази близнецов, не смог заставить себя возразить ненавистному гостю. С затравленностью во взоре сидел он за роскошно накрытым столом напротив Конана, нервно пощипывая виноград и катая хлебные шарики. Конан же с удовольствием насыщался, отдавая дань изобильному и утонченному столу барона. Осушая одну за другой бутыли вина с тонкими, как шеи болотных птиц, горлышками, отправляя в рот внушительные куски жареной дичи и копченой рыбы, киммериец не переставал разглагольствовать, насколько это можно было сделать с набитым ртом.

— Как жаль, дорогой Кайсс, что отец твой не вынес встречи со мной! Какое для меня было бы счастье, если бы старый добрый Ричендо сидел сейчас вместе с нами, за этим столом. Нам было бы с ним что вспомнить, поверь!.. Когда мы с твоим отцом познакомились, ты был еще маленьким мальчиком, размахивающим деревянной шпагой и резво скачущим на пони. О, разве забуду я тот миг, когда благородный нобиль, чья шея и запястья утопали в кружевах, как руки прачки в пене, чьи пуговицы на камзоле были выточены из рубинов и аметистов, разве забуду я, как все это драгоценное, кружевное и высокомерное бросилось передо мной на колени и, елозя по палубе, пропитанной кровью верных его слуг, принялось умолять о пощаде!.. Я пощадил его. Я дал ему крепкую шлюпку, бочонок с водой и ящик с солониной и пожелал попутного ветра. Но уже через несколько дней мне пришлось спасаться от пяти кораблей с королевскими солдатами, которых твой добрый отец послал на охоту за мной и моими верными ребятами!.. О, он не пожалел золота, твой отец, он всегда был щедр и великодушен… А знаешь, что было первое, что ждало меня пол-луны спустя, когда я высадился на пустынном берегу к югу от Кордавы?.. Стрела! Да-да, стрела, мой мальчик, которую выпустил сидящий в засаде солдат из той же флотилии. Твой добрый отец — да поможет ему Митра подняться на ноги и вернуть розовый цвет на его щеки! — не поленился и не пожалел денег, чтобы выставить оцепление из солдат, тщательно замаскированных под земледельцев и нищих, на довольно протяженной части зингарского побережья. Стрела попала мне в бедро, но, к счастью, она была не отравлена, и мне удалось уйти и тайно перебраться в Аргос.