Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

Средь новогородцев, глядящих на княжий суд, Несмеян заметил и давешнего попа с перынской церкви. Вот и пусть поглядит на суд именем Перуна и Велеса.

Да… суд нужен. Иначе словене станут косо глядеть на Всеславлих воев и кметей. И Новгород долго не удержать.

Заревел рог, распахнулись полы княжьего шатра. В первый миг Несмеяну показалось, что выходит волхв Славимир.

Нет.

Славимир вскоре после взятия города, после жертвоприношения в Софии куда-то исчез так же быстро и непостижимо, как и появился в рати между Черехой и Ильменем.

Всеслав Брячиславич был в длинном алом корзне, с серебряной цепью на шее, увешанной оберегами — змеевник, громовые колёса, солнечные кресты. Длинный меч — дар Славимира, выходец из небесной кузни Сварога — чуть оттягивал шитый золотой проволокой пояс.

Гридень при виде князя вздрогнул, подался было к нему, но тут же застыл, остановленный мрачным взглядом Всеслава. И в его глазах впервой отразилась неуверенность.

Князь сел в кресло — не упал, как он любил это делать, когда не видели лишние глаза, а степенно сел. Положил руки на причудливо изогнутые подлокотники и приготовился слушать.

Купец шагнул вперёд и заговорил, повинуясь движению княжьей руки.

Вечернее солнце светило прямо в глаза, и Несмеян невольно прищурился. Всё слегка расплылось в глазах, потом вновь обрело чёткость, и гридень вздрогнул.

За спиной князя, за спинкой Всеславля кресла мрачно высился волхв Славимир. В длинном буром плаще с видлогой, сшитом из шкур медвежат. Из-под низко опущенной видлоги и турьего черепа, увенчанного длинными золочёными рогами, багровыми огоньками угрюмо светились глаза.

Гридень мигнул, открыл глаза — никого за спиной князя не было.

Ни-ко-го.

Снова прищурился — и вновь возникла бурая тень, обрела плоть, позолоченные рога над видлогой бросили искры отражённого солнечного света.

Опять мигнул.

И тут же понял, что князь смотрит на него, своего гридня с недоумением.

Вздрогнул и сделал неприступный вид.

Стал слушать.

Купец обвинял гридня взаболь. Ограбленный рядок на торгу — убыток на двадцать гривен. Сила немалая — Несмеян за свою жизнь столько серебра и в руках-то за всю жизнь не держал. Ничего, авось и подержишь, — мелькнуло в голове. Мелькнуло и пропало. На миг позавидовал гридню — но только на миг, ибо знал своего князя.

А вот гридень, как видно, не очень знал. Потому что силой заставило купца привести его к себе домой. Там отнял узорочья и мягкой рухляди ещё на тридцать гривен. Мало того, так ещё и над дочкой купцовой надругался.

Купец договорил, и пала тишина.

Нехорошая тишина.

Злая.

Глядели исподлобья новогородцы. Сумрачно глядели на провинившегося гридня мужи княжьей дружины. Непонятно — то ли сочувственно, то ли осуждающе — и как-то вместе с тем вопросительно смотрел на ответчика гридень Славята из пришлых тьмутороканцев да волынян. И разгорающимся взглядом взбешённого зверя глядел на гридня князь Всеслав. И только сам ослушник глядел спокойно и уверенно — всё ещё не понимал.

Гридня этого Несмеян знал плохо — тот поступил к Всеславу Брячиславичу после торческого похода, ещё шесть лет тому, но всё время был при витебском воеводе, а в войско попал перед самой битвой на Черехе, несчастливой для новогородской рати. Знал только Несмеян, что гридень этот родом из Чернигова, когда-то отец его служил сначала Мстиславу Владимиричу Удалому, а после — самому Ярославу Владимиричу Хромому, а дед — Владимиру Святославичу. Помнил ещё, что Всеслав переездом гридня был очень доволен (как же звали гридня-то, дай Велес памяти?) — доволен, что гридень такого знатного рода перешёл к нему, к изгою.

Гордей.

Назвище вспомнилось внезапно. Христианское имя. Гридень был выкрестом — рождённый в христианстве, в кривской земле он воротился к почитанию родных богов. Но имя сохранил… благо и звучало понятно.

— Видоки альбо послухи есть? — глухо спросил Всеслав, не сводя глаз с Гордея.

— Как не быть, княже, — скорбно ответил купец.

— Так, — непонятно сказал князь, чуть опуская глаза. — А ты что же, Викула Гордятич, не сопротивлялся? Так и слушал его, как овца? Не ударил, не помешал? Помощи у сябров не просил? Я тебя знаю, ты ведь храбрец каких мало, саморучно как-то у Витебска двух татей зарубил…

А купец-то — хват! — подумал Несмеян почти весело.

Викула побагровел.

— Так он же… твой человек, княже!..

А всякая власть — от бога, — мысленно дополнил Несмеян со злобой.

— И потом… у него же оружие… меч…

— Храбрец, — всё так же непонятно сказал князь, но Несмеян понял — Всеслав говорит о гридне. С презрением говорит. Ещё бы — с мечом на купца.

— Да и кмети с ним были…

Всеслав на мгновение изменился в лице, взгляд его стал страшен. Купец поперхнулся.

— Много? — от голоса князя кровь стыла в жилах.

— Трое, — прошептал Викула, опустив глаза.

Князь повёл бровью, воевода Брень коротко кивнул, и кметей привели. Эти не были столь бесстрашны, как их господин. Кривичи, они знали норов своего государя.

Говорили видоки и послухи. Трое.

Плохо было дело Гордея.

Но и сейчас это мог быть оговор.

Но вот князь остановил третьего послуха коротким движением руки и поднял глаза на гридня:

— А ты что скажешь, Гордей Мальжич?

Гридень пожал плечами.

Молчал.

— Правду ли говорят эти люди? Альбо может, врут на тебя облыжно?

— Я в своём праве, княже, — холодно бросил Гордей. — Мы взяли для тебя этот город мечом! И, стало быть, добро его жителей — наше! Наша добыча!

Новогородцы ахнули. И все враз загомонили. А полоцкие кривичи молчали. И теперь уже никто из них даже ни на резану, ни на полногтя не завидовал черниговцу.

Всеслав шевельнул рукой. Гомон стих.

— Ты — гридень, — сказал князь медленно. — Добыча тебе — чем я, князь, тебя награжу!

— Альбо забыл ты, княже, как торческие становища зорили с киянами шесть лет тому! Как с литовских да ливских земель добычу брали?

— Ты торков да литву с кривичами и словенами не равняй! — Всеслав усмехнулся. — Там — чужие, тут — свои! И новогородцы сами на нашу сторону стали, никаким мечом ты города не добывал!

Гордей начал понимать. Он слегка съёжился, втягивая голову в плечи.

— Кметям, которые помогали в грабеже и насильстве — по десять батогов! — ледяным голосом сказал князь. — Из рати изгнать, вместе с семьями навечно переписать в смерды. Награбленное воротить. Девушку одарить из княжьей казны — двадцать гривен.