Макс Фрай - Ключ из желтого металла

Когда я наконец переоделся и спустился в холл, полосатый шарф по-прежнему ползал вокруг кадки с фикусом, а его обладатель, соответственно, сидел в кресле с компьютером на коленях, только ноги предусмотрительно подобрал, наученный горьким опытом.

Это же сколько времени прошло, изумился я. Работает он тут, что ли?

Не пройдя и десятка метров вниз по Нерудовой, я услышал хлопок гостиничной двери, торопливые шаги у себя за спиной и вкрадчивый голос: «Извините, пожалуйста…»

Надо же. И этот русский. Интересно, их – нас – тут действительно больше половины населения или просто мне так везет?

– Ужасно неловко признаваться, – жизнерадостно сказал владелец самого длинного в мире шарфа, – но я караулил именно вас.

Теперь его разноцветные глаза были надежно спрятаны за темными стеклами очков в толстой черепаховой оправе. К черно-желтому шарфу, алому свитеру и зеленым ботинкам прилагались ярко-голубая куртка и оранжевый рюкзак, только джинсы у него были вполне обычные, но ущерба неповторимости облика это обстоятельство не нанесло.

Подавленный внезапно обрушившейся на меня красотой мира, я сперва слова вымолвить не мог, а когда обрел наконец дар речи, мы уже куда-то шли, причем незнакомец интимно придерживал меня за локоть, доверительным шепотом рассказывал о прискорбном состоянии чешской кухни и сулил небывалое блаженство, ожидающее нас на территории какого-то таинственного албанского ресторана, буквально в двух шагах отсюда. Спрашивать, кто он такой и какого черта вцепился в мой локоть, в таких обстоятельствах было несколько неловко, но я давно научился превозмогать врожденную деликатность. И спросил. Мой спутник не только не смутился, но даже обрадовался, словно только и ждал повода объясниться.

– Я – Митя, мы с вами виделись вчера у Болеслева. Вы меня, конечно, не помните. Неудивительно, мы буквально парой слов перекинулись, а потом вас малахольный Дякель в темный угол утащил; подозреваю, он читал вам свои ужасающие стихи, все остальные их уже слышать не могут, а вы по-чешски не понимаете, идеальная, стало быть, аудитория… Я, в общем, и не ожидал, что вы меня узнаете. Но очень захотел познакомиться поближе. Я спросил Дякеля, как вас найти. К счастью, вы ему по дороге зачем-то показали свой отель, и я вас там, как видите, подкараулил.

– То есть вы все это время меня ждали? А почему сразу не сказали? В смысле, когда я на вас налетел?

– А какой смысл приставать к человеку, который никого видеть не хочет? У вас на лице было написано: «Оставьте меня в покое все – да-да, и вы тоже!» Очень крупными буквами. Так что я понял, лучше подождать.

– А теперь, что ли, не написано? – искренне удивился я.

Насколько я себя знаю, это сообщение установлено на моем челе по умолчанию. Жаль только, не все способны его прочитать.

– Вообще-то, конечно, написано, – признал Митя. – Но уже довольно мелким шрифтом. Так что я решил рискнуть. Все-таки с утра ждал.

– А зачем, кстати? В смысле, на кой черт я вам сдался? Мы с вами вчера о чем-нибудь договорились, а я забыл?

– Если честно, ни о чем мы не договаривались. Даже познакомиться толком не успели. И я решил это исправить.

Я вопросительно приподнял бровь, и он объяснил:

– Во-первых, мне просто скучно. Я уже четырнадцать лет живу в Праге, всё и всех здесь знаю, а тут вдруг новый человек. К тому же русский. И к пану Болеслеву вхож, что само по себе любопытно, к нему так просто с улицы не зайдешь.

– Да уж, пожалуй, – согласился я, вспомнив карлика Йозефа и впечатляющий лязг дверных запоров. – Однако я, судя по всему, зашел именно с улицы. Правда, не сам, меня Дикарка привел.

– Дикарка – это Дякель? Это меня, кстати, тоже заинтриговало. Пан Павел неохотно сходится с людьми – мягко говоря. Зато расходится с большим энтузиазмом. Он и к Болеслеву-то на вечеринки таскается только потому, что тот его подкармливает по старой памяти. А уж чтобы Павел кого-то с собой привел – событие небывалое. Ну а когда я увидел, как вы Болеслева строите и он слушает, смиренно потупив взор…

– Так я его строил? – изумился я. – Ни хрена не помню. Чем, интересно, он мне не угодил?

– Как я понимаю, пан Болеслев принялся знакомить вас с присутствующими, в свойственной ему манере разъясняя, кто есть кто. Типа, трепещите, перед вами не какое-нибудь рядовое пивососущее, а самый бездарный драматург современности, хуже его пьес только романы вот этого господина, похожего на крысу. А вот художница настолько скверная, что ее картины охотно покупают китайские бизнесмены, суеверные, все как один. У кого неблагоприятный гороскоп на неделю, тут же бежит в галерею за очередной картиной пани Вальдовой, а потом живет спокойно: обещанная неудачная сделка уже состоялась, можно ничего не бояться.

Я невольно улыбнулся, представив этот монолог в исполнении самого Льва.

– Он говорил со мной по-русски, пользуясь тем, что никто не понимает? И наслаждался ситуацией?

– Он-то, конечно, наслаждался. Но по-русски говорил только ради вашего удобства. Я имею в виду, он все это и по-чешски весьма охотно озвучивает. Все, конечно, терпят, куда им деваться? Больше всего на свете пан Болеслев любит создавать невыносимые ситуации и напряженную атмосферу. И, надо отдать ему должное, умеет. Как никто. В нем умер великий режиссер; призрак покойного по сей день гремит цепями, щелкает кнутом и не щадит никого.

– Как интересно, – сухо сказал я.

Как бы там ни было, но Лев нынче утром мне очень понравился. А Митины комментарии, соответственно, не очень.

– Ну вот, какое-то время пан Болеслев распускал перед вами хвост. Наконец вы поинтересовались, зачем он проводит время среди людей, которые ему не нравятся. И предложили закончить вечер в баре по соседству. Тогда Болеслев признался, что он и есть хозяин дома, а «недостойные люди» – его дорогие гости, ничего не поделаешь, надо терпеть. А вы прочитали ему впечатляющую лекцию, даже жаль, что никто кроме его и меня ни слова не разобрал. Вы говорили, что ближний мир всякого человека – что-то вроде зеркала. И когда обнаруживаешь, что вокруг сплошь никчемные идиоты, впору задуматься, почему это вдруг у прекрасного и удивительного меня столь неприглядные отражения…

– Можете не продолжать, – вздохнул я. – Это моя любимая телега. Единственное, что меня извиняет, – она вообще-то для внутреннего употребления. В смысле, я обычно все это только себе говорю, а не другим людям. Пан Болеслев случайно попал под раздачу. Нехорошо получилось.

– Во всяком случае, он выслушал вас с похвальным смирением. И обещал, что в ближайшее время непременно изменит свою жизнь. Причем, кажется, был вполне серьезен. Похоже, его действительно проняло. Я, честно говоря, офонарел, когда все это услышал.