Андрэ Нортон - Трое против Колдовского Мира: Трое против Колдовского Мира. Заклинатель колдовского мира. Волшебница колдовского мира
Они понимали, что им не дано вернуться в Карстен, и смирились с этим. Я нес им весть о стране, в которой они смогли бы стать хозяевами, отвоевав ее своими мечами у злых сил, и надеялся, что они прислушаются ко мне. Оставалось только найти их, не попавшись на глаза тем, кто готов был без промедления передать меня суду Совета Владычиц.
Я добрался до склона, с гребня которого мы наблюдали за лагерными кострами тех, кто преследовал нас, и дождался темноты, чтобы выяснить, не оставлены ли по сей день дозоры на холмах. Огней я не увидел, но это не означало, что местность оставили без наблюдения. Я мог только гадать, насколько убедительным оказалось наваждение — те три всадника, сотворенные Каттеей. Признаться, к колдовству я, в общем-то, всегда относился с сомнением, больше полагаясь на простое оружие да еще на смекалку. Утром мне предстояло в очередной раз проверить свою боевую выучку.
До наступления сумерек я то и дело поглядывал на небо, надеясь увидеть птицу, которую Дагона послала за горы вперед меня. Смешно было ждать, будто птица как-то послужит мне, но увидеть ее все же очень хотелось. Однако все пролетавшие поблизости птицы были из этих мест — ни разу не сверкнуло их оперение изумрудной зеленью.
Утром я вышел на тропу, которая привела нас в эти истерзанные древней катастрофой горы. Мне хотелось идти побыстрей, но я не забывал о том, что следует придерживаться ориентиров, дабы не заплутать. Поэтому я шел не торопясь, неся за плечами котомку с припасами и флягу с водой, которыми меня снабдила Дагона. Я заметил, что за мной увязался волк, по-видимому, где-то здесь обитающий, и, воспользовавшись даром общаться с животными, предложил ему поохотиться не на меня, а на кого-нибудь другого; и он отстал от меня. Никаких туманов и других колдовских штучек вроде тех, что мучили Каттею, когда мы пробирались этой же тропой в горы, я не заметил, вероятно, они возникают только тогда, когда движешься по этим местам с запада на восток.
Крадучись, я добрался до поля, на котором не так давно горели костры. От них остались только прогарины. Было похоже, что люди ушли отсюда совсем, однако я не терял бдительности.
Два бревна, лежащие вплотную, послужили мне укрытием на ночь. Я долго не мог уснуть, пытаясь воспроизвести в памяти картину местности. Нашим проводником по предгорью в те дни был Кемок, но я по укоренившейся на границе привычке старался запоминать по пути все примечательное и теперь надеялся без особых трудностей добраться до мест, которые знал как свои пять пальцев. Те края когда-то были обжитыми, но теперь обезлюдели, и я надеялся найти там прибежище.
…Я услышал позади размеренный стук копыт. Скакал кто-то один. «Никак патрульный?» — подумал я, не очень-то волнуясь. Мое укрытие было абсолютно неприметным, и только по невероятной случайности патрульный мог поинтересоваться им.
Приближавшаяся лошадь заржала, и я понял, что она направляется именно в мою сторону! Мне не хотелось в это верить, однако я выкарабкался из укрытия, отполз к ближним кустам и встал за ними, держа наготове самострел. Ржание послышалось снова, еще ближе, и, что поразительно, лошадь продолжала двигаться ко мне, чуть изменив направление бега, словно ее всадник видел меня как на ладони…
«Должно быть, на мне какая-то помета Силы, и она выдает меня, — подумал я. — Тогда, как ни прячься, от преследователя не уйти. Лучше встретить его в открытую».
Послышался шорох ветвей и треск хвороста — всадник не скрывал своего приближения, он был уверен в себе. Я продолжал оставаться в тени кустов, нацелив самострел туда, откуда должен был появиться мой преследователь.
Появился конь — без всадника, но оседланный и в сбруе. На его груди и на морде белела корка засохшей пены. Он таращил глаза и выглядел так, словно был чем-то напуган и долго бежал, одержимый страхом. Я вышел из-за кустов, и конь отпрянул от меня, но я уже соприкоснулся с ним мысленно и смог его успокоить.
Он наклонил голову, и я взялся за уздечку, не исключая возможности, что и этот конь — приманка в какой-то новой ловушке. Однако в поведении животного не было ничего подозрительного.
Я повел его под уздцы — на юг. Казалось, конь был рад подчиниться мне, во всяком случае он явно избавился от страха и успокоился, я же старался увести его подальше от того места, где он нашел меня, будто кем-то направленный.
Наконец, я остановил его, снял седло и сбрую, спутал ему ноги и отпустил до утра пастись. Сам же устроился подремать под защитой кустов, подложив под голову седло. Меня мучала загадка: откуда появился конь и, притом, — так кстати.
Несколько раз мелькнула мысль о крылатом посланце Дагоны, и я начал подумывать, нет ли связи между ним и появлением коня, но, коснувшись памяти животного, не обнаружил в ней и намека на зеленую птицу.
Пришедший ко мне конь был явно не торской породы. Кому же он мог принадлежать? Я сел и, вытащив седло из-под кустов, в свете луны разглядел, что его лука украшена серебряным гребешком весьма замысловатого вида. Я стал припоминать седельные украшения, которые мне доводилось видеть. Гребешки на седлах сулькарцев были бесхитростны — головы животных, птиц или мифических тварей. Сокольничьи, люди без роду и племени, ограничивались в украшении седел фигуркой сокола с незамысловатым символом, указывающим на принадлежность воина к тому или иному отряду. Затейливая серебряная вязь на луке лежащего передо мной седла могла быть только эмблемой какого-то рода, принадлежащего древней расе, и поскольку в Эсткарпе геральдика вышла из моды, такое украшение свидетельствовало, пожалуй, о том, что хозяином коня является как раз один из тех людей, кто мне нужен, — беженец из Карстена.
Проверить правильность моей догадки было очень просто. Для этого всего-то и требовалось — поутру оседлать коня, внушить ему желание вернуться туда, откуда он пришел, и довериться ему. Конечно, я не собирался явиться в незнакомый лагерь на сбежавшем оттуда коне. На подъезде к лагерю разумней было бы отпустить коня, чтобы хозяин решил, будто тот погулял-погулял да и вернулся. Тогда у меня была бы возможность выйти на контакт с людьми, лить когда я этого захочу.
«Вроде бы все просто, — думал я. — Но что скажу я людям, появясь в лагере? Кого увидят они во мне? Скорее всего, наглого чужака, склоняющего их к безрассудному походу в какую-то неведомую страну. В самом деле, с какой стати они должны верить мне на слово?»
Если бы я мог сначала связаться с людьми, которых знал, — с Дермонтом, например, или с другими боевыми товарищами — они бы прислушались к моим словам, несмотря на то, что я объявлен вне закона. Но как их разыскать? Мне, наверное, следует сочинить какую-нибудь историю для людей из того лагеря, откуда ушел конь, и потихоньку выведать у них, где мне искать своих соратников…
Мне не доводилось ни командовать большим отрядом, ни принимать решений, от которых зависела бы не только моя собственная жизнь. Смогу ли я склонить людей старше меня и более опытных к тому, чтобы они доверились мне?
Сомнения роились у меня в голове, не давая уснуть.
Наконец я погрузился в сон. Я решил ехать туда, откуда пришел конь, там отпустить его на волю, пока нас не заметили, а затем подкрасться к лагерю и попытаться разведать, что за люди расположились в нем.
Рано утром, оседлав коня, я пустил его рысью, и он направился на юг. Я не мешал ему, лишь изредка, дергая узду, направлял поближе к деревьям и кустам, дабы избежать открытых мест. И по-прежнему я всматривался в небо, не оставляя надежды увидеть зеленую птицу.
Мы покинули Эсткарп на исходе лета, и хотя я провел в Эскоре не так уж много дней, у меня создалось впечатление, что за это короткое время здесь воцарилась осень. Дул холодный, чуть ли не зимний ветер, и все вокруг выглядело каким-то побуревшим. Ближе к полудню я различил на горизонте подернутые лиловой дымкой горы. Однако, как ни всматривался, я не мог отыскать ни одного знакомого мне контура, а ведь я знал эти места столько лет! Должно быть, катастрофа, вызванная общими усилиями Владычиц, изменила их до неузнаваемости. И почему-то у меня не было ни малейшего желания знакомиться с тем, во что превратились эти места.
А конь продолжал бежать на юг, и вскоре мы достигли предгорья. Здесь нам то и дело преграждали путь провалы с торчащими из них корневищами упавших туда деревьев, нагромождения каменных глыб, вызванные горными обвалами, и пепелища от буйствовавших пожаров. Мне пришлось спешиться, ибо преодолевая все эти завалы из камней и деревьев, конь легко мог сломать ногу. В одной из ложбин я подхватил пригоршню пепла и посыпал им голову, вспомнив поверье, будто пепел от сгоревшего леса оберегает от дурных сил.
Конь взмотнул головой. Мысленно коснувшись его разума, я понял, в чем дело: мы приближались к его родным местам. Бросив уздечку, я похлопал его напутственно по крупу и пожелал найти хозяина, а сам, скрываясь за корневищами деревьев, поспешил на гребень ближайшего склона.
