Фред Саберхаген - Черные горы

Или так, по крайней мере, все полагали; что бы они сказали сегодня?

Заглянув из-за двери в огромную приемную Сома, она была совершенно сбита с толку, увидев, что та почти пуста. Затем, когда лакей пригласил ее войти, она увидела, что вице-король только что закончил разговаривать с двумя военными, которые теперь пятились от него, непрестанно кланяясь, шумно сворачивая свитки с картами. Сом хмурился им вслед. Чармиана не заметила в человеке на троне из черного дерева никакой перемены со времени своей последней аудиенции. Судя по всему, Сом был мужчиной среднего роста и среднего возраста, довольно просто одетым, если не считать богато украшенной драгоценными камнями золотой цепи, обвивающей его шею. Он был довольно хорошо сложен и на первый взгляд не вызывал отвращения, разве только довольно ввалившиеся глаза.

Солдаты, пятясь, миновали Чармиану, и она услышала, как на выходе они замешкались в дверях, столкнувшись друг с другом; но взгляд вице-короля смягчился, когда его глаза остановились на ней.

Лакей удалился, и Чармиана осталась наедине со своим верховным владыкой в огромной комнате, где могла бы поместиться тысяча человек — наедине, если не считать нескольких гвардейцев, нагруженных оружием и неподвижных, словно статуи, и двух охранников, не людей — она не могла сразу определить, были ли они зверями или демонами, — которые стояли на некотором расстоянии по бокам от трона.

Сом сделал ей знак приблизиться, жестом, столь естественным и малозаметным, что она позавидовала: это был жест человека, уверенного в том, что он находится в центре всеобщего внимания. Выражая смирение каждым своим движением, потупившись, ступая быстро, но с достоинством, она направилась к нему. Оказавшись на почтительном расстоянии от трона, она остановилась и со всей грацией, на какую была способна, отвесила Сому глубокий поклон.

В просторном зале царила тишина. Когда Чармиана решила, что пора поднять глаза на трон из черного дерева, Сом угрюмо глядел на нее сверху вниз, сохраняя молчание, словно статуя или змея. Затем, подобно змее, он пошевелился, сделав неожиданно плавный жест. Сухим, сильным голосом он проговорил:

— Чармиана, дочь моя, — я начал думать о тебе, как о своей родственнице в определенном смысле — недавно ты начала занимать важное место в моих планах.

Она на мгновение потупила глаза, затем подняла их снова; так могла бы сделать девушка, которая только недавно репетировала перед зеркалом. Но замечательная имитация невинности здесь никого бы не убедила.

— Надеюсь, что мысли обо мне в определенном смысле были приятны его величеству вице-королю.

— Подойди ближе. Да, стань вот здесь. — Сом некоторое время разглядывал Чармиану с более близкого расстояния, потом спросил: — Значит ли это, что ты хотела бы доставить мне удовольствие как женщина? Уже очень долгое время у меня не было женщины.

— Я рада доставить удовольствие моему высшему повелителю любым способом, каким он только пожелает.

В зале чувствовался запах духов, очень хороших, конечно, но более сильный, чем нежный аромат, исходивший от нее самой.

— Подойди еще ближе.

Она послушалась и опустилась на одно колено так близко к нему, что он, вытянув руку, мог бы коснуться ее лица. Но он не сделал этого. Всего лишь на мгновение ее ноздри уловили запах чего-то помимо духов; как если бы какое-нибудь маленькое животное забралось под трон вице-короля и там сдохло.

— Дочь моя?

— Если желаете, считайте меня дочерью, верховный владыка Сом.

— Или, может, я должен называть тебя «сестра», Чармиана?

— Если желаете, мой господин. — Ожидая следующего хода в этой игре, наполовину потупив взор, она увидела, искоса глядя на него, что у Сома нет носа и что его впалые глаза — черные пустые глазницы.

— Ну тогда, моя женщина; остановимся на этом. Дай мне свою руку, златовласая. Во всей моей сокровищнице не найдется такого золота, которое могло бы сравниться с золотом твоих волос. Знаешь ли ты об этом?

Последняя фраза пробудила в ней неприятную тень подозрения. Но когда она снова посмотрела на своего господина прямо, то увидела обычное человеческое лицо, слегка улыбающееся и кивающее ей. Однако она не слышала дыхания Сома. И его рука, коснувшись Чармианы, оставила у нее ощущение, что она прикоснулась к мясу, слишком долго пролежавшему на кухне. Но ее рука не напряглась ни на миг, лицо ни на йоту не изменилось. Она не колеблясь избрала бы самый быстрый, самый верный путь к власти, даже если бы это означало обнимать падаль и просыпаться по утрам рядом с безносым черепом на роскошной подушке.

Своим сухим, теперь более тихим голосом Сом спросил:

— Что ты думаешь обо мне?

Совершенно правдиво и без колебания она ответила:

— Что вы не носите ожерелья гвардии, ваше величество. — Как упоминал Ханн, были признаки того, что защита Сома куда лучше, чем валькирии.

Вице-король улыбнулся.

— А ты знаешь, почему я его не ношу?

— Потому, что вы сильнее смерти, — ответила она импульсивно.

Сом скривился, его губы едва заметно дрогнули — вице-король смеялся. Затем сказал:

— Ты думаешь, это потому, что я уже мертв. Но я все еще правлю и сокрушаю своих врагов, и у меня есть свои радости и развлечения. Мертвый? Скорее, я сам стал смертью. Ни оружие, ни болезни, ни само время не страшат меня теперь.

Чармиана только частично понимала его и не могла придумать никакого ответа. Вместо того, чтобы заговорить, она склонила голову и еще раз прижала к своим губам его костлявую кисть.

Вице-король продолжил:

— И все это, моя золотоволосая, я решил разделить с тобой.

С нескрываемой радостью Чармиана поднялась, опираясь на руку вице-короля. Мертвые руки Сома притянули ее к себе, и она поцеловала его в губы или туда, где должны были находиться губы, и где, казалось, они были.

— Всегда ваша покорная рабыня, милостивый государь!

Держа ее теперь на расстоянии вытянутой руки и удовлетворенно улыбаясь, он сказал:

— И потому ты тоже умрешь.

Эти его последние слова, похоже, закружились в сознании Чармианы, словно птицы, не уверенные, садиться им или нет. Когда наконец их смысл полностью дошел до нее, недавнее торжество треснуло, словно разбитое стекло. Не то чтобы ее разочарование проявилось в выражении лица или в голосе; внешняя оболочка была ее сильной стороной, ужас проступал на ней только тогда, когда захватывал все внутри.

Она только спросила, словно девочка, обрадованная неожиданным щедрым даром:

— Я должна стать такой, как вы, господин?

— Именно, — радостно заверил он ее, нежно похлопывая по руке. — Ах, я почти сожалею, что такое сокровище должно увянуть в самом своем расцвете, подобно красоте груди, утратившей свою упругость; но женщина должна разделить со мной мое бессмертие и мою власть.