Денис Шулепов - Кошмарный принц

«Он мстит за самоволку, — подумал смотритель. — Но почему мне захотелось так сильно писать!?». И вопрос этот прозвучал, как стенание. Лицо искривилось в болезненной гримасе. Виктор Ильич поднялся со стула, откатив его пинком к этажерке, и направился к выходу: откуда-то взялась уверенность, что боль непременно спадёт, стоит лишь подальше уйти от треклятого стола, будто стол являлся прямым регулятором артритной боли, то снимая её, то наоборот… В дверях Виктор Ильич запнулся о невидимое препятствие, яко бумеранг, в мысли вернулся вопрос: почему ему вдруг захотелось так сильно писать? Выброшенный в пространство вопрос словно впитал в себя смысл и вернулся к хозяину уже не в качестве стенания, а понимания. Нужно только изловчиться и поймать бумеранг! Но как это сделать скрюченными пальцами? Смотритель перешагнул через порог, мысль сорвалась, и сознание подсунуло первое, что попалось. Шок, потрясение, окутавшее сознание пылью неведомого происхождения. Виктора Ильича удовлетворила придуманная причина. Он просто боялся сойти с ума. Боялся сойти с ума раньше времени. Для одинокого человека борьба с чертовщиной неравна, один в поле не воин, говорят.

— Мы ещё повоюем! — с напускной бравадой проворчал смотритель и, дойдя до серпантина лестницы (избегая взглядом дверь спальни Кошмарного Принца), свернул к третьей комнате на этаже, служившей гостиной для близких друзей. Но так как у Юры Клинова друзей было очень мало, если не сказать: не было совсем, то большее время комната пребывала в печальном сиротстве. Сам Кошмарный Принц туда не заглядывал, и чтобы гостиная уж совсем не казалась заброшенной, ей максимальное внимание (по настоятельной просьбе хозяина) уделялось приходящей горничной. Виктор Ильич не раз думал, что музей мог вполне обойтись и без этой комнаты — таким ненужным буферным помещением она была — но разве могли себе позволить подобную вольность те архитекторы-проектировщики, что скопировали дом у Черного моря вплоть до скрипучей ступени?

Стоило открыть дверь, как по ногам прокатился сквознячок. Разбитое окно было здесь. «Это же какой силы нужно было сделать бросок, чтобы попасть в это окно?», — задался вопросом Виктор Ильич. Он зашарил взглядом по полу, ища инородный предмет. Возможно ли, что камень — а именно его искал смотритель — каким-то образом отскочил от стекла в момент удара? Если судить по расстоянию от тротуара до окна, то вполне… И тут логическая раскладка не выдержала реального факта, Виктор Ильич увидел инородный предмет, тот мутно поблескивал у самой ножки шкафа. Это оказался не камень, Виктор Ильич поднял новую, ещё со смазкой, гайку на четырнадцать и посмотрел на окно, ощерившееся острыми клыками разбитого стекла. Ясный взгляд подернулся дымкой воспоминания, возвращая во времена юности, когда они пуляли вот такими гайками по стеклянной таре из рогаток. Неужели рогатки до сих пор в ходу? Ведь даже у детей теперь есть пластмассовые «пистики», больно стреляющие пластмассовыми пульками. А о пневматическом оружии и говорить нечего… Виктор Ильич часто заморгал, возвращаясь в день сегодняшний, и решил показать находку детективам и заодно поделиться своими соображениями на этот счёт.

Он встал у лестницы, как былинный герой у камня на перекрестке дорог, гадая, в какую сторону двигаться. Ворчливый внутренний голос убеждал, что-де разговор с детективами не даст толку и нужно заниматься тем, чем он заниматься должен, раз дал обещание Надежде Олеговне, а не тянуть кота за хвост. Настороженный взгляд влево в сторону спальни, озабоченный — вправо в сторону кабинета, а усталый — вниз. Чем дольше стоял и вертел головой, тем сильнее вгонял себя в ступор, полное нежелание что-либо делать превращало члены в студень. Но он продолжал стоять, не зная, что предпринять, будто ждал какого-то знака, сигнала, хотя ничего он не ждал. Просто навалилась усталость. Когда в последний раз он нормально спал? Ел? Отдыхал? Время смазалось и потеряло чёткость хронометража. На задворках сознания зародилась пленительная мысль о смерти, как об окончании бессмысленных мытарств. К чему вся эта борьба за счастливую концовку бездарного романа? Зачем?! То, что писал Кошмарный Принц — ширпотреб банального ремесленника, умудрявшегося выворачивать жизнь наизнанку и потроша, потроша чёрное эго человеческих душ, цедя грязь их помыслов, похоти, порока и патологий на страницы своих ужасных творений. И нет оправданий в том, что изначально книги заканчивались хеппи-эндом. Нету! Романы Юрия Клинова если и не порождали, то, что совершенно точно, зарождали зло. И теперь семена дали всходы. Так ради чего всё это нужно ему? Он никогда не чувствовал себя героем, он даже бывало тушевался, когда, рассказывая какую-нибудь историю, вдруг осознавал, что является центром внимания, что пять или десять пар глаз смотрят на его лицо, пять-десять пар ушей слушают его речь… и он комкал историю и с извиняющейся улыбкой умолкал, чувствуя себя крайне нелепо. Амёбой под прицелом микроскопа. Он знал, как это глупо, что никто не считает его ничтожеством или плохим рассказчиком, которого терпят только из уважения, но нерешительность была его хромым коньком по жизни… если, конечно, не учитывать Афган… да и там сколько они натерпелись страху! Нерешительность — корень зла, из-за неё, собственно, жизнь-то и шла где-то рядом, мимо. Он видел эту жизнь, видел все её прелести и счастье, но не решался примерить к себе, боясь быть осмеянным, как тогда, однажды, в тринадцать лет… Так что же изменилось теперь, почему он отчаянно пытается бороться с… чёрт знает чем, почему не зароет свою трусливую башку в песок, как делал всегда… ну, не считая войны? Потому что… потому что это тоже война? Война?.. Нет, не в войне дело… Это… это… Что же это? Любовь? Любовь. Он прочувствовал слово, посмаковал, как гурман — изысканный деликатес, как дегустатор — выдержанное вино и возвёл, как ценность, дороже которой нет на свете. Несмотря на то что Виктор Ильич считал себя недостойным женской любви, Надежда любила его, по-своему, не так, как мужа, но… по-другому, иначе. Это было чувство. Ему Виктор Ильич не мог найти определение. Но ради этого чувства он должен, он обязан не отступать, не пасовать, не бояться. Ему дан шанс помочь родному человеку, ему вверили спасение заблудшей души. И кто сказал, что всё просто? Нет, никакие демоны всего проклятого ада не свернут его с пути, не испугают дурацкой пылью и дешёвыми эффектами самовозгорающейся бумаги! Он должен быть сильным! Никакие демоны…

— Никакие демоны! — внезапно рявкнул Виктор Ильич притихшим коридорам, выходя из ступора. Неожиданная решимость выправила осанку, распрямила плечи, Виктор Ильич одним движением будто скинул десяток лет серой и скудной жизни. Кой смысл бояться смерти? От него ещё есть польза обществу, от него ещё есть польза! — Мы ещё, мы ещё повоюем, дорогие мои старики! — прорычал смотритель и выбрал правый от него коридор с приоткрытой дверью кабинета-студии.