Эмиль, Гнитецкий - Благими намерениями

Истязали с перерывами, глотая спиртное из кувшинов. Сыскарь лежал в разорванной одежде, в кровоподтёках на полу, не в силах подняться. Всё, что он мог - скрючившись в позу человеческого зародыша, закрыть лицо руками, чтобы не повыбивали зубы, нос и глаза. Петжко и Орих стояли над ним, периодически пинали ногами и штырями и кричали: "Говори, кто тебя греет, падла?! Кто? Мослы поотрываю, моргалы выколю!", "Отвечай, предатель, где хоббиты?!", "Где твоя пристяжь? Отвечай да не звени рогами, фраер!". Наконец, собрав последние силы, что у него были, он злобно зашипел:

- Повесят вас к лешему, вашу гвардию! Обоих! Очень скоро! Попомните мои слова! - и нарвался на новый пинок под дых.

Бедный, замученный Мольх лежал и безразлично молчал. Истерзанное тело распирала страшная боль. В замутившейся голове воцарилась абсолютная сумятица. Он утратил волю к сопротивлению, впал в прострацию, перестал отличать реальность от вымысла и в прямом смысле находился на пороге сумасшествия. Да и немудрено было после таких испытаний! За двое суток его жизнь круто изменилась. Если бы кто-то сказал, что его ждёт, сыскарь только посмеялся бы от души. Ещё неделю назад он вкусно ел и пил на королевском обеде, сейчас он лежал в мрачном подземелье, замерший, скрюченный, голодный, с безразличным взглядом. В голубых глазах не было ни страха, ни отчаяния, ни даже ненависти. Только смертельный холод.

Наконец, его оставили в покое, так ничего и не добившись. Петжко и Орих сидели на лавке, оцепеневшие, разгорячённые и тяжело дышали. Страх постепенно стал вкрадываться в нутро к обоим. Время подходило к концу, а вырвать признание у жертвы так и не удалось. В ушах обоих звенели слова "Повесят вас! Повесят вас!". Сейчас затоптанный до полусмерти Мольх сумел всколыхнуть в гнилых душонках своих истязателей тягостные дурные предчувствия. Наглые раскормленные рожи побелели. Конечности тряслись. По шкурам бегали мурашки озноба. Сидели молча, понимая, что дальше бить его бесполезно - подохнет, но ничего не скажет. Нашла коса на камень!

Помолчав пару минут, Орих начал, медленно подбирая слова:

- Слушай, а я вот иногда думаю, правильно ли то, что мы делаем? Я имею в виду... Ну, вот те, которых мы взгревали, да, люди, как тебе сказать... Нормально ли это было? То есть, грабили, да, монеты у богачей были, но вдруг у многих это были последние деньги, понимаешь? Или там на дело собранные, а мы их того гляди на крайняк подвинули. Ведь люди же, не хоббиты пархатые. И он тоже человек, - указал пальцем на слабо шевелящегося Мольха, - Как вот ты думаешь, Укроп?

- Я думаю, Рыжий, что ты долбанутый! Что когда тебя рожали, клещами голову слишком сильно пережали! - психанул Петжко, - Ты тут чего устроил вообще за разговоры? Ломают темы "правильно"-"неправильно"? Лепи это своим гулящим девкам! Если вообще увидишь когда-нибудь хоть одну! Ты кем там учился-то раньше, а?

- Гончаром.

- Так вот, уважаемый гончар! Вот и крутил бы свои гончарные круги от рассвета до заката, а не ходил бы на большую дорогу! Глядишь, и заработал бы на надел. Нищий... Какие-то упыри всю жизнь на работу клали, а замки свои имеют, челядь, рассекают на породистых лошадях, и баб у них - полные комнаты битком набиты. Выбирай любую! Это правильно, а? Я с детства на улице расту, как деда повесили! Гинеус, мать его, первый! Думаешь, эта Верузия помогла мне хоть чем-то? А вот хрен! Я давно уже понял, что само к тебе ничего в руки не упадёт, надо прийти и взять, не отдают - взять силой!

- Да ладно, Укроп, чего ты завёлся-то?

- Чё завелся? А то и завёлся, что ты, жирный придурок, достал уже меня своими тёрками гнилыми! То ему неправильно, это ему не так! Крутил бы круг гончарный и не выпендривался тут!

- Хорош, Укроп! Чего ты на меня тут срываешься? Пашут пусть муравьи, а я человек! Всех хоббитов ещё за вымя возьмём! Аккуратнее по теме-то, я не терпила, ясно?

- Вот и хватит звенеть! Ты приструни своё мнение! Уже на всю Верузию своим визгом уши нагрел! Всё!

- Всё! - со злостью произнёс Орих.

Замолчали, съедая друг друга глазами.

- А ведь правда повесят! - раздосадовано произнёс Орих после очередного глотка из кувшина, заглушая боль в паху.

- Чё ты лепишь опять?! Ща мы у него всё вытрясем! Вертухаи нам благодарны будут! - Петжко нервно хмыкнул и подбежал к валяющемуся на полу Мольху, пнул его ногой, приговаривая: - Кто твой кум? Говори, пока на корягу не прыгнул!

Сейчас Укроп испытывал какое-то сладострастное чувство, голос его дрожал от желания порезать жертву, когда человек ещё жив и держится за кровоточащую рану, начинает умолять о пощаде, а ты... ты продолжаешь вонзать и вонзать лезвие в тело, крутя им в ране, из которой толчками выходит горячая кровь. Это опьяняло и доводило до экстаза.

Орих похлопал Петжко по спине. Тот резко обернулся и со словами "Отвали, не до тебя!" снова стал приставать к сыскарю: - А ну говори, кто твой кум, падла?

Снова хлопок по спине Петжко. Тот раздражённо обернулся и, растопырив пальцы, уставился на Ориха взглядом, полным ненависти и злобы.

- Укроп, "кум" - это не то.

- Чё не то, чё не то?! - загремел набатным колоколом Петжко, потом только-только занёс ногу для очередного пинка, и снова хлопок по плечу:

- Погодь, Укроп! Не сходится чего-то...

- Да чё не сходится, Орих? Всё, отлезь! - выпалил скороговоркой и снова обратился к Мольху: - А ну ботай, кто твой пахан?

Орих снова потряс Петжко за плечо:

- Погодь, Укроп! Не сходится опять. Пахан - это старший по темнице.

- И чё? Чё ты кукарекаешь, Орих?!

- Нам другое надо узнать.

- Достал, Орих! - задёргался Укроп, - А ну колись, кубло, кто твой хозяин?! Где твоя шобла?! - снова повернулся к Мольху, который, впрочем, был без сознания и на вопросы не отвечал.

Снова хлопок в плечо:

- Опять что-то не так. Может, он просто не понимает, что мы от него хотим?

- Тьфу! - сплюнул Петжко и истерически завопил: - Кто хозяин, отвечай?!

- Не, хозяин-то у нас - Бартольд. Нам-то нужен его господин вроде... - протянул Орих.

- "Вроде, вроде!" - передразнил Укроп, - Во саду ли, в огороде! Как ты меня уже достал! - Бандит неожиданно ударил Ориха кулаком в челюсть. Тот отпрянул, очень удивлённо посмотрев на своего соратника по камере-выбивальне, потёр скулу, состроил обидное лицо и зарядил сокамернику по зубам. Раздался треск, Петжко закричал благим матом, выплёвывая выбитые зубы на пол, зажимая одной ладонью рот, а другой помогая себе встать со шконки, куда он отлетел. Далее раздался рык раненого медведя, звук двух тел, упавших на бетонный пол, и глухие удары кулаками.

***

Раздался скрежет поворачиваемого ключа, и дверь в камеру распахнулась. Первым вошёл Бордул, глаза которого полезли на лоб от увиденной картины. В углу у дверей лежал допрашиваемый, слабо шевелясь. У противоположной от стены двери по разным углам сидели Петжко и Орих, размазывая по лицам кровавые слюни. Морда каждого представляла собой кровавое месиво. Услышав звук открывающейся двери, они оба вздрогнули и сникли, как побитые нашкодившие щенки.