Далия Трускиновская - Окаянная сила

— Она же теперь не твоя, а государева! — возмутился, уже по-русски, Алексаша. — Проведает государь — камня на камне от вашей слободы не оставит!

Немец неожиданно и неудержно рассмеялся и сказал что-то такое, отчего защитник прав государевых лишь руками развел.

— Ну, давай уж, что ли, Франц Яковлевич…

— Больше так не делай, юноша, подслушивать под окошками — дурно, — с тем немец, порывшись в накладном кармане, достал нечто и передал парню из горсти в горсть.

— Как же теперь с Аннушкой быть? — пряча деньги, спросил Алексаша.

— Я ее уговорил, — отвечал Лефорт. — Погуляет, придет. Будет кротка и покорна, как боярышня.

С тем и удалился по темной улице, походочка — носками врозь, плечи гуляют, кабы не длинная шпага, торчащая из-под золотного кафтана, — вовсе шут гороховый.

— Ах, растудыть твою… — Алексаша витиевато выразился и присел на порог у полуоткрытой двери.

Только его тут Аленке и недоставало!

Она из закутка под лестницей видела широкие плечи парня, горой выложенные над макушкой кудри вороных накладных волос.

Вдруг он вскочил — похоже, услышал что-то. И пропал из поля зрения Аленки.

Надо было удирать.

Девушка метнулась к двери и увидела, что Алексаша не так уж далеко и ушел. Стоя посреди улицы, он выплясывал нечто непотребное — кланялся, отклячив зад и метя по пыльной земле рукой, да еще подпрыгивал при сем.

Выкрутасы свои он выделывал перед тремя всадниками. Они же не торопились сходить с коней, а наблюдали за ним, и лица их, скрытые широкими полями оперенных шляп, были недосягаемы для взгляда.

— Ну, полно, будет! — сказал один из них на чистом русском языке. — Ты, сокол ясный, не вчерашнего дня ли тут ищешь?

— Я по государеву делу, твое княжеское высочество! — с некоторой обидой отвечал Алексаша.

Всадник поднял голову и убедился, что окна во втором жилье темны.

— А где ж государь? Чай, и не ведает, что ты по его делу хлопочешь…

— На том берегу, во дворце, Борис Алексеич! — бодро отвечал Алексаша. — Крикнуть лодку?

— А я чаял его здесь найти. Не кричи… Мы с доктором Лаврентием криков сегодня понаслушались…

Князь Голицын повернулся к другому всаднику и сказал ему что-то по-немецки. Тот ответил и развел руками, как бы признавая в неком деле свое бессилие.

— Государь сговорился с Анной, что она первая сюда прибежит, он — за ней, — не слишком уверенно молвил Алексаша. — Я всё дозором обошел, чует мое сердце — неладно сегодня что-то…

— Ф-фу, в горле пересохло, — буркнул Голицын и, видно, сам же перевел свои слова на немецкий язык для доктора Лаврентия. Тот со всей услужливостью залопотал, указывая рукой в глубь улицы.

Третий всадник послал было коня вперед.

Алексаша внимательно слушал.

— Зачем же юнкера взад-вперед гонять? — спросил он, с пятого на десятое уразумев, что доктор предлагает прислать прохладительный напиток из своего дома. — Матрена Ефимовна завсегда на кухне лимонад в кувшине оставляет. Кувшин большой, всем хватит, да государь его и не больно жалует.

И удержал под уздцы немецкого коня.

— Однако пьет… — Голицын сказал что-то доктору Лаврентию, тот отвечал, и снова в небо с шипом взлетело черное ядро и рассыпалось на цветные звезды. Доктор проводил их паденье взглядом, быстро произнес довольно много отрывистых слов и рысцой поехал прочь.

— Сказал, чтобы юнкер нам услужил, а сам он заедет домой и оставит… оставит… — тут Алексаша запнулся.

— Суму с прикладом своим лекарским, — помог Голицын в то время, как молодой спутник Лаврентия Ринцберга слезал с коня. — Ты бы при нем, Алексаша, язык не распускал — он по-русски изрядно разумеет, еще при государе Алексее Михалыче переводчиком служил.

— А что ж скрывает? — опешил Алексаша.

— А ты его спроси! — ехидно посоветовал Голицын. — Вот он теперь по всей слободе и разнесет, что государеву прислужнику что-то возле Монсова дома неладно показалось! То-то бабам радости будет!

— И так же все видят, что эта блядина дочь государя морочит!.. — хмуро возразил Алексаша. — Борис Алексеич, как же это так? Я же своими ушами слышал! Государь же ей, дуре, честь оказал! Я всё не верил, сегодня — подслушал! Государю надо сказать — почто он такую падлу к себе приблизил?

— Молчи, дурак, — строго, но беззлобно одернул Голицын. — Не твое собачье дело. Государь всё и без тебя знает. Девка государя пока что боится… а он — ее… Никак не столкуются по-настоящему. Молчи, всё равно не поймешь. Государь с Францем Яковлевичем сами разберутся.

— Борис Алексеич…

— Молчи, говорят. Больно много воли взял.

Но сказал это Голицын беззлобно.

Молодой немец тем временем вошел в Монсов дом. Видно, ему и прежде приходилось тут бывать — он сразу взял оставленную на окошке возле двери свечу и направился на кухню. Аленка еле успела встать за дверь. Теперь лучше всего было бы, если бы и Голицын с Алексашей вошли следом, но они предпочли разбираться в государевых отношениях с Анной Монс на улице.

Получив от Голицына такой нагоняй, Алексаша призадумался.

— Что ж ее бояться? Разве у него ранее дел с немками не было? — спросил он не столь князя, сколь самого себя.

— Поймешь ты, дурень, когда-либо, чего с такой бабой бояться. Не жена, чай. Не угодишь — другого сыщет, а этой и искать недалеко, Франсишка чертов ее, видно, к доброму угожденью приучил… А государю где было выучиться? Не с теремными же клушами… Да что ж он там, сам лимонад готовить взялся?

Как бы в ответ на эти слова на кухне что-то рухнуло.

Встревоженный Голицын крикнул по-немецки, но ответа не получил.

— Карауль здесь! — быстро приказал он Алексаше, а сам, едва не зашибив Аленку дверьми, ворвался на кухню.

Парень обернулся вправо, влево и ловко достал укрытую прежде полами кафтана пистоль.

— Сюда! — крикнул Голицын. — И дверь за собой запри!

— А что?

— Худо!

Аленка скрылась в испытанное место — под лестницу. Алексаша вошел, торопливо заложил дверь засовом и в два шага оказался на кухне.

— Пресвятая Богородица! — только и воскликнул он.

— Тише…

— За доктором Лаврентием бежать?

— Поздно.

— Это что же?.. — До парня только-только стало доходить жуткое. — Это для государя зелье припасли?

— Молчи, Алексаша. Молчи. Боже тебя упаси шум поднимать! От тела избавиться нужно.

— Да как же? Да всех же нужно на ноги поднять! Может, тот злодей недалеко ушел!

— Да молчи же ты! — удерживая пылкого парня, велел Голицын. — Негоже шум подымать! Помнишь, как в прошлом году о сю же пору было? Как наши немцы уразумели, что государя отравить пытались, — так первый Франчишка Лефорт лыжи было навострил, кони день и ночь стояли наготове. Вся слобода полагала убираться из Москвы поскорее, да и сам я с минуты на минуту беды ждал. Вот те крест, Алексаша — не стал бы государевых похорон дожидаться! Если сейчас немцы пронюхают, что Петру Алексеичу опять зелья в питье подлили, — уж точно с места снимутся. Позору-то будет! И шведский резидент, и голландский резидент сразу своим государям отпишут — с Москвой не связывайтесь, не договаривайтесь, здесь царей травят. Вон к голландцу каждую неделю гонец из Гаги письма привозит и забирает. Понял? А нам с ними жить… Так что молчи, Христа ради. Не удалось тому блядину сыну, промахнулся — и ладно. Молчи, понял? Известно, куда ниточка тянется. Мы до них еще доберемся…