Егор Чекрыгин - Возвращение в Тооредаан (новый вариант) (СИ)

А знали они немало, так что и про хозяина постоялого двора, а главное — про Маака Куницу этого, я много всякого узнал… Не любили его, даже тут! Видать и правда пустейший это человек. Так что наговорили мне всякого, за что можно уже за микитки хватать, да в пыточную на правеж тащить. Ну да это сейчас не мое дело, хотя кой–чего я запомнил, и вечером обязательно командиру доложу, а уж он пусть сам решает, что с этими сведениями дальше делать.

Поглядел я и на сам караван Куницы. Самого Куницу не застал, а вот людей, верблюдов, а главное — следы, поглядел. Следов чужака так и не нашел, а вот один знакомый лошадиный — углядел. Правда только один, а все остальные верблюды и лошадки, мне незнакомые были. Можно бы было на один след внимания и не обращать. Мало ли — обменяли лошадку уже в городе. Да только лошадка та не простая была. Еще там, в степи, я след чужака все время рядом с ее следом видел. Так может это чужак в другой караван перешел?

…Торопиться бежать, доносить оу Наугхо, я не стал. Суета никому не нужна. Сперва обошел остальные постоялые дворы на восточной стороне, вроде как насчет постоя войск, сведения наводя. Это во–первых, для того чтобы чужака раньше времени не спугнуть. А во–вторых — мне каждый хозяин, чтобы я, значит, поменьше жилых мест у него указывал, а то и вовсе — от напасти избавил, малую мзду давал. А я не дурак, чтобы от денег отказываться, коли они сами в руки идут.

Ночь мне дали поспать нормально. А с раннего утречка, началась служба. Разбудили меня еще до рассвета. Вернее — сам проснулся, когда суету вокруг себя учуял. Народ уже был на ногах, готовил еду, вьючили животных. Я тоже из себя барина корчить не стал, а пошел к Мышу, вроде как за ценными указаниями. Ну Мыш мне и указал... Вот даже не знаю, просто ли захотел подгадить, или у него какие свои мысли на этот счет были, но поставил он меня в команду как раз с теми самыми ребятами, которых я вчера слегонца отпинал. Мужики встретили меня… — да в общем‑то нормально. Обнимацца–целовацца, конечно не полезли, но и предъяв за вчерашнее, кидать не стали, хотя видно было, что досталось им хорошо. Один, которому я по… — ниже пояса влепил, ходил как‑то неуверенно, у другого на челюсти расплылся здоровенный синяк, проступающий даже сквозь бороду, а третий — все время морщился когда правой рукой пользовался, и пару раз хватался за почки. Мне даже слегка неуютно стало, но они делали вид, будто ничего не произошло, и я тоже, тему эту поднимать не стал.

Представились — познакомились. Я по–прежнему оставался Иигрем, потому как они по–человечески, мое имя выговорить почему‑то не могли. А они — обиженный в челюсть, назвался Шооргом Вабииком. С почками — Риишем Оленем, а уязвленный ниже пояса — Лоутом Гаастом.

Потом пожрякали, можно сказать, из одного котла. В том смысле, что котлов‑то на караван и так всего два было, просто Шоорг, который в этой троице вроде как за главного был, сводил нас к этому самому котлу, где каждый и получил свою пайку вчерашней каши, а потом мы и есть сели в общий кружок. Разговоров особых не было, все быстро двигали челюстями, заряжаясь для долгого и напряженного дня.

Потом, быстро седлать лошадку, и вперед, на подвиги. В смысле — впереди каравана, на разведку… Думаете, мне уже настолько начали доверять? — Хренушки. Довольно быстро я понял, что меня по–прежнему старательно пасут, дав, однако некую видимость свободы. Мол — попробуй, птичка, улети. Тут‑то мы тебе заряд дроби в задницу‑то и засадим.

Ну да и я не дурак, такую возможность им давать. Вел себя смирно и правильно. Службу тянул исправно, в бега не пускался, провокации не устраивал… Ну по крайней мере, старался. Да только где‑то часа через три–четыре нашего движения, моя, модельной внешности лошадка, которую мне явно выдали как раз для того чтобы я не смог воспользоваться ею как средством для бегства, начала покрываться каплями пота, и заметно дрожать. Выносить страдания животного, сил больше не было, так что я слез с нее и пошел пешком. И сразу же, возле меня нарисовались Риишь с Лоутом, а Шоорг замаячил где‑то сзади, и почему‑то снова с изготовленным для стрельбы мушкетом в руках.

— Лошадь, больная, совсем нехорошо. — Пояснил я свои странные действия.

— Это да. — Внезапно, вполне добродушным тоном, заявил Лоут. — Траванулась она, овес со спорыньей нам подсунули, сволочи… Неделю не жрала ничего, зато дристала как не пойми чего. Мы уж думали, она как и остальные помрет, а ничего — выкарабкалась. Эти степнячки — скотинки живучие. А ты ничего так, с лошадками управляться умеешь.

— Моя… Я, ногой ходить. Лошадь пусть пока… — отдыхай. Я быстро, за вами… — успевать.

— Ладно. Мушкет на седло повесить можешь. С ним бегать несподручно… А эта твоя пистоля хоть заряжена?

— Заряжена… — Ответил я, не сразу сообразив, что под «пистолей» имеется ввиду мой автоматик. Да, пистолеты этого времени, типа тех с которыми нас учили обращаться, по размерам наверное мало уступали моему ПП-19, так что градом вопросов, о том что это за странную штуку я с собой таскаю, вопреки моим опасениям, местные меня не забросали. А что видок у него был дюже странный — так это времена штучного производства. Каждый мастер лепил свои изделия в меру своих талантов и представлений о прекрасном и удивительном. Тут тебе и пистолет совмещенный с топором, и с кинжалом, и даже саблей, и всяческие многостволки, и замки невероятных конструкций. А уж про изыски дизайна, я вообще молчу, и тебе курки в виде чертика, и всяческая резьба да гравировка. А еще — нам на занятиях показывали точную копию хранящегося в Оружейной палате шестизарядного кремневого револьвера, работы аж начала семнадцатого века. И даже дали желающим попробовать пострелять из него, хотя и предупредили, что попав на Землю-2, таких конструкций лучше избегать — уж очень ненадежная штука! Так что, при необходимости, я и из своей «пистоли» могу несколько раз подряд стрельнуть… — ну если только очень прижмет, конечно. Так‑то лучше не светить сразу все ее возможности.

Уж не знаю почему, но ход с лошадкой оказался крайне удачен. Видать для этих ребят, их животины, таскающие грузы и хозяйские задницы, значили чуточку больше, чем просто живые механизмы для переноски тяжестей. И то, что я проявил к лошадке жалость и сочувствие, прибавило мне очков в глазах сослуживцев. Так что на обеденном привале, мы уже общались вполне по дружески, без прежнего холодка и настороженности.

Ну как общались? — Пытались общаться. Они со мной говорили, а я по–прежнему бекал–мекал, переспрашивал по двадцать раз, и мучительно подбирал слова для ответов. И тут уже дело было вовсе не в актерстве и хитрой стратегии, просто реальная речь этих людей, и тот «классический имперский», которому учили меня — разнились довольно сильно. Мужики в караване, ботали на каком‑то своей фене, в которой я уверенно понимал, дай бог каждое пятое слово. Впрочем, иногда это приносило и определенную пользу. Начав разговаривать со мной как с лошадью или собакой — то есть существом хоть и одушевленным, но лишенным речи, мужики порой позволяли себе чуть больше откровенности, чем, если бы думали что я их хорошо понимаю. А я, хоть и улавливал меньше половины, однако интуитивно заполнял лакуны, умудряясь быть в курсе смысла беседы. Все‑таки определенная способность к языкам у меня была всегда, да и язык тела читать, нас тоже учили на соответствующих курсах.