Первый урок Шоломанчи - Наоми Новик
Орион покраснел:
– А ты что будешь делать?
– Убирать в лаборатории, – сказала я.
Уборка алхимических лабораторий – дело грязное (все технические работы малоприятны), но это гораздо лучше, чем чинить дыру в стене или подновлять заклинания защиты. Однажды мне пришлось латать прохудившуюся защиту в вентиляционной трубе в одном из конференц-залов, неподалеку от мастерской. Защита так истрепалась, что целая пачка бегунчиков только и ждала возможности прорваться. Переднего буквально притиснули к решетке; несколько пар круглых, как у лемура, глаз, полных голодной тоски, смотрели на меня, а из пастей, полных острых зубов, капала слюна. Мне надоело, и я потратила немножко маны, чтобы загнать бегунчиков подальше в трубу и не видеть их в процессе.
Уборка, даже в лабораториях, далеко не так опасна. Конечно, там может остаться кислота, или контактный яд, или какая-нибудь подозрительная алхимическая субстанция, но ее нетрудно заметить. Большинство ребят себя не затрудняют – они просто наливают в ведерко мыльную воду, накладывают на тряпку и швабру оживляющее заклинание, оставляют их в помещении и следят за процессом с порога. Но я все делаю вручную – если только вконец не умоталась. В коммуне мы дежурили по очереди, и мама не позволяла мне пользоваться магией, поэтому я умею обращаться с ведром и шваброй. В детстве я обижалась, а теперь понимаю, что получу некоторое количество маны, а не потрачу и вдобавок, может быть, найду что-нибудь полезное. Хотя приятным времяпрепровождением это не назовешь.
– Я с тобой, – сказал Орион.
– Что? – спросила я и рассмеялась, хотя он не шутил; чего доброго, все решат, что он по уши влюблен. – Ну, отказываться я точно не буду.
Вдвоем мы справились быстро и остаток выходного провели в библиотеке вместе. Признаюсь, я испытывала глупое, мелочное удовлетворение, видя, как ньюйоркцы с тревогой поглядывают на меня каждый раз, когда мы с Орионом проходим мимо их уголка в читальном зале. Мне следовало быть умнее и подружиться с ними. Я не питала к Ориону романтических чувств, но он был моим другом – тут уж я не заблуждалась. Я зацепилась за Нью-Йорк. Если бы ньюйоркцы меня приняли, можно было бы уже не думать о поисках союзников. Я надела бы на себя артефакт, помогающий обмениваться маной, и выкатилась за ворота как на коньках. Наверное, мне бы даже унижаться не пришлось – всего лишь быть вежливой.
Но я упорствовала. Я не поощряла ребят из анклавов, которые упорно пытались со мной заговорить: я всех их демонстративно избегала. Причем без особой деликатности. Вечером в субботу, когда мы пошли чистить зубы, Аадхья осторожно спросила:
– Эль, у тебя что, какой-то план?
Я сразу же поняла, что она имеет в виду. Но ничего не сказала. Я не желала выслушивать нотацию. Помолчав, Аадхья продолжила:
– Я понимаю. Я была очень популярна в своей старой школе. Футбол, гимнастика, куча друзей. Но за год до поступления мама, усадив меня перед собой, сказала, что здесь я буду изгоем. Она не сказала – типа, не огорчайся, если это произойдет. Она предупредила прямо.
– Какой же ты изгой?
– Если мне приходится постоянно думать о том, как я отсюда выберусь – значит, я изгой! У нас остался год, Эль. Ты знаешь, что такое выпуск. Ребята из анклавов выберут лучших среди нас. Они возьмут щиты и обменники, и будут метать копья и огненные шары, и вырвутся за ворота, а злыдни набросятся на остальных. В этой истории мы не хотим быть «остальными». И потом, что ты собираешься делать после выпуска? Жить в хижине в Скалистых горах?
– В юрте в Уэльсе, – буркнула я, но Аадхья была права. Я все это обдумала – за одним критически важным исключением. – Им не нужна я, Аадхья. Им нужен Орион.
– И что? Пользуйся, пока можешь, – сказала Аадхья. – Я все это говорю только потому, что ты оказала мне услугу – и потому, что тебе хватит ума меня выслушать. Не надо злиться. Ты сама знаешь, что отпугиваешь людей.
– Но не тебя? – уточнила я, стараясь говорить спокойно, хотя никакого спокойствия не чувствовала.
– Меня это тоже задевало, – призналась Аадхья. – Но мама велела мне быть вежливой с отщепенцами, потому что от них может быть толк, и не доверять тем, кто слишком любезен, потому что они себе на уме. И она не ошиблась. Красавчик Джек оказался людоедом, а ты из чистого упрямства готова наплевать на Нью-Йорк и Лондон и остаться со мной только потому, что я не до конца тебя раздела, когда торговалась. – Она пожала плечами.
К тому времени мы добрались до душевой, поэтому разговор прекратился. Я кипела все время, пока чистила зубы, умывалась и сторожила Аадхью. Но на обратном пути я выпалила:
– Но… почему? Чем я провинилась, что все от меня шарахаются?
Я ожидала, что она выдаст обычный перечень: «Ты грубая, холодная, вредная, злая» – все, что обычно говорили люди, оправдывая свою жестокость. Но Аадхья посмотрела на меня и задумчиво нахмурилась, а потом убежденно сказала:
– От тебя такое ощущение, что вот-вот пойдет дождь.
– Что?!
Аадхья, жестикулируя, принялась объяснять:
– Знаешь, вот так иногда уходишь далеко от дома, не взяв с собой зонт, потому что было солнечно, когда ты выходила, и на тебе новые замшевые туфли – и вдруг темнеет, и ты понимаешь, что сейчас ливанет, и думаешь: «Вот блин!» – Она покивала самой себе, удовлетворенная своей гениальной аналогией. – Вот примерно так себя и чувствуешь в твоем присутствии. – Аадхья замолчала, оглянулась, чтобы убедиться, что никого нет в пределах слышимости, и продолжила: – Если много врать, это портит ауру. Я знаю одного парня, алхимика, у которого есть отличное заклинание для очищения души…
– Я не вру, – ответила я сквозь зубы.
Аадхья с сомнением взглянула на меня:
– Серьезно?
Все это было очень полезно. А как же иначе – Аадхья на сто процентов права, и мне следовало прислушаться к ней и по итогам недели типа свиданий с Орионом добиться прямого приглашения минимум в три анклава. Я могла его получить, если попросить прямо сейчас, и обеспечивать себе по полдесятка союзов в неделю в течение всего времени, пока мы будем типа встречаться. Потому что я как дождь.
Но вместо этого я
