Под шепчущей дверью - Ти Джей Клун
– Фу! Нет! Перестань! Перестань.
– Аполлон, – мягко сказал Хьюго.
Аполлон немедленно отступил от Уоллеса и снова сел у ног Хьюго, глядя на Уоллеса так, будто занозой в заднице в этой ситуации был именно он.
– Кухня? – спросил Хьюго.
– Я уничтожу все, что вы любите, – пригрозил Уоллес.
– Вам когда-нибудь удавалось кого-нибудь этим напугать? – Хьюго, казалось, действительно было интересно.
– Да. Всегда. – Конечно же, он не произносил прежде точно таких слов, но его боялись. И те, кто работал на него, и те, кто не работал. Коллеги. Судьи. Некоторые дети. Но чем меньше говорить об этом, тем лучше.
– О, – сказал Хьюго. – Ну ладно. Но сначала вам нужно пойти и попробовать мои булочки. – Я горжусь ими.
– Твои булочки? – крикнула из кухни Мэй. – Да как ты смеешь!
Хьюго рассмеялся:
– Видите, как ко мне здесь относятся? Вставайте, Уоллес. Не стоит вам лежать здесь, когда мы откроемся. Тут будут ходить люди, а кому это понравится? Точно не вам.
Он развернулся на каблуках и, обойдя стойку, прошел в двойную дверь. Аполлон семенил следом.
Уоллес всерьез поразмыслил, а не остаться ли ему там, где он был.
И в конце концов встал.
Но только потому, что таков был его выбор.
* * *
Кухня оказалась гораздо больше, чем он ее себе представлял. Это была камбузная кухня: по одну сторону стояли две промышленного размера печи и плита с восемью металлическими конфорками разного размера, почти все они горели. Напротив располагались раковина и самый большой холодильник из всех, что Уоллес когда-либо видел. В глубине кухни имелся закуток для завтраков, где у эркерного окна, выходящего на чайный сад, стоял стол.
Лоб у Мэй был в муке, она перешла с одной стороны кухни на другую, хмуро посмотрела на булькающие на плите кастрюли и пробормотала:
– Так что теперь надо сделать? – Потом пожала плечами и, нагнувшись, заглянула в обе печи.
На шкафу стоял радиоприемник, и Уоллес был шокирован тем, что из колонок звучит хеви-метал – музыка ужасная, грохочущая, да и пели… по-немецки? Мэй подпевала музыкантам отвратительным гортанным голосом, и от этого становилось еще хуже. Казалось, она пытается вызвать Сатану. По крайней мере, Уоллес решил, что с нее станется. И это привело к очень неприятным для него мыслям, которые он не желал принимать во внимание.
Он вздрогнул, увидев сидящего на одном из стульев у столика Нельсона, руки которого привычно опирались на трость. Он… переоделся? Пижама и тапки-кролики исчезли. На нем были теперь толстый синий свитер, желто-коричневые слаксы и ботинки на липучках. Он тоже мычал под музыку, словно знал текст песни наизусть.
– Как вы это сделали? – потребовал объяснения Уоллес.
Все с удивлением воззрились на него, Хьюго в это время завязывал галстук.
– Что именно? – спросила Мэй и потянулась к приемнику, чтобы уменьшить звук.
– Я разговариваю не с… Нельсон, как вы это сделали?
Нельсон посмотрел по сторонам, словно ища глазами какого-то другого Нельсона. И не обнаружив такового, сказал:
– Я?
Может, провалиться сквозь пол было бы не так уж и плохо.
– Да, вы. Вы переоделись!
Нельсон оглядел себя.
– А почему бы и нет? Пижама годится только для ночного времени. Ты разве не знал?
– Но… это… мы мертвы.
– Принятие, – констатировала Мэй. – Прикольно. – И снова начала яростно помешивать содержимое кастрюль.
– И что? – спросил Нельсон. – Если я мертв, то, по-твоему, не должен выглядеть на все сто? – Он повертел в воздухе ногами в ботинках. – Нравятся? Они на липучках, потому что шнурки – это для лохов.
Нет, ботинки Уоллесу не нравились.
– Как вы это сделали?
– О! – живо отозвался Нельсон. – Это как раз одна из тех неожиданностей, о которых мы говорили ночью, после того как ты провалился сквозь пол.
– После чего? – Брови Хьюго взлетели выше некуда.
Уоллес не обратил на него никакого внимания.
– А я могу это сделать?
Нельсон пожал плечами:
– Откуда мне знать. А ты сам как считаешь? – Он поднял трость и со стуком поставил обратно на пол. И внезапно на нем оказался костюм в тонкую полоску, не слишком отличающийся от тех, что висели в шкафу у Уоллеса. Он снова стукнул тростью, и теперь на нем были джинсы и тяжелое зимнее пальто. Стукнул еще раз и предстал в смокинге и небрежно сдвинутом набок цилиндре. Трость стукнула по полу в четвертый раз, и он вернулся к той одежде, что была на нем в начале этого представления: ботинки на липучках и все остальное.
Уоллес смотрел на него, открыв рот.
Нельсон напыжился:
– Я мастер хоть куда.
– Дедушка, – предостерегающе произнес Хьюго.
Нельсон закатил глаза:
– Цыц. Не мешай мне развлекаться. Уоллес, подойди сюда.
Уоллес подошел. Он встал перед Нельсоном, и тот критически оглядел его с ног до головы:
– О-хо-хо. Да. В самом деле. Вижу. Это… печально. – Он покосился на ноги Уоллеса: – Шлепанцы. Никогда их не носил. У меня слишком длинные ногти.
Уоллес скорчил гримасу:
– О таком не принято говорить вслух.
Нельсон пожал плечами:
– У нас нет секретов друг от друга.
– А следовало бы иметь, – пробормотал Хьюго, вынимая из печи противень с булочками. Они были толстыми и пышными, с расплавленными кусочками шоколада. Уоллес обратил бы на них больше внимания, если бы его не отвлекало то обстоятельство, что Нельсон мог переодеваться по своему желанию.
– Как это работает? – спросил он.
Нельсон поморщился:
– Нужно просто сильно захотеть.
Уоллес хотел этого больше всего на свете. Почти всего.
– Понятно. А что еще?
– Больше ничего.
– Вы шутите?
– Даже и не думал, – заверил его Нельсон. – Представь одежду, которую хочешь надеть, то, как она касается твоей кожи и что ты при этом ощущаешь, как она на тебе смотрится, и закрой глаза.
Уоллес закрыл, чувствуя себя немного не в своей тарелке. В последний раз, когда Нельсон командовал им, он послушно прыгал через обруч. Тем временем одна песня закончилась, музыканты начали исполнять другую, издавая еще больше воплей и криков.
– А теперь представь какой-нибудь образ. Начни с чего попроще. Со слаксов и рубашки. Не надо мечтать о чем-то многослойном, по крайней мере пока. Это у тебя еще впереди.
– О'кей, – прошептал Уоллес. – Слаксы и рубашка. Слаксы и рубашка. Понятно.
– Ну что, видишь себя?
Он видел. Он стоял в спальне в своей квартире перед зеркалом на задней стороне дверцы шкафа. Шкаф был открыт. На улицах внизу гудели машины, мужчины и женщины в строительных касках кричали и смеялись. На углу уличный музыкант играл на виолончели.
– Да, вижу.
– А теперь воплоти.
Уоллес зло приоткрыл один глаз.
– Думаю, мне этого мало.
И громко
