Утопленник (СИ) - Рунин Артур

— Что это было? — спросила Максим у отражения в зеркале. — Макс, что это было? А если бы Потап увидел? — В её сознании будто что-то щёлкнуло, переключилось, она с ужасом начала понимать, что, наверное, даже этого хотела. Ужас от мыслей быстро сменился на бунт, укор, переродился в лёгкое осуждение и перешёл в приятное непонимание своих низменных чувств. А через двадцать секунд — это были не низменные, а сладостные мгновенья. — А как же мама? — прошептала она. — Ведь это её муж. — Максим увидела в зеркале торс Потапа, склонившегося на ней. Нагая она лежала на кровати их спальни, раскинув волосы на подушке, высоко задрав ноги и сомкнув ступни на его спине, что привело её в невероятное возбуждение.

Она глубоко вдохнула и выдохнула, приводя себя в нормальное чувство, которое ей чаще всего свойственно — холодное, рассудительное. Если только не впадала в гнев. Но такое происходило редко.

— Глупости, — оправдала себя Максим. — Несуразные фантазии девушки. — Она вспомнила, что ей, как месяц исполнилось восемнадцать. — Молодой женщины. Ведь никто никогда не узнает, правда же, Макс? — Её глаза повеселели, на сердце отлегло, оккупационного стыда и след простыл. Она ткнула пальцем в зеркало, этим жестом говоря отражению, утверждая: «Ты — глупышка». Только сейчас Максим увидела записку на резном столике, где каллиграфическим почерком мама сообщала, что её бабушка умерла.

— Ну и что?.. — Максим равнодушно пожала плечами. — Я её всё равно узнала поздно и не любила. Слишком большой разрыв поколений… Жалко, конечно. Но сердце не кольнуло. — Она зевнула. — Ладно зеркало, наговорилась с тобой… И не только. Тсс. — Она прижала палец к губам, почувствовала, как краска лёгкого стыда вновь заливает лицо. — Знаем только мы с тобой. Конечно, где знают двое, там знает весь космос. Если что… разобью, так и знай.

Максим поднялась на второй этаж, её беспечный взгляд наткнулся на атланта. Она в замешательстве застыла, осматривая рельеф мышц, атлетическое сложение крепкого титана. Никогда прежде она не рассматривала и не оценивала эту скульптуру как мужчину — всего лишь мифический герой. Но и сейчас она не восторгалась образом его силы, а лишь пошлые, неординарные мысли понеслись в её голове. Ей захотелось подглядеть, рассмотреть, что там у него под бедренной повязкой. Взять кувалду, разбить бетонную — или из чего она? — накидку и посмотреть, дьявол его побери!

Беззвучный смех навис над домом. Но Максим, кажется… — показалось или не показалось? — но слышалось.

Тебе восемнадцать, а ты ещё девственница, Макс! В наше время такое нереально — лет так шесть, как… Ты безгранично молода, но безграмотно старомодна. С твоим положением в свете, с деньгами твоих родителей — Максим, ты упустила жизнь! Ты опаздываешь на целую вечность! Нагоняй, девочка, догоняй упущенное. Бери от жизни всё и упивайся. Опустись на колени перед ним и пусть он войдёт в твоё лоно. Тебе от природы дано впускать. Пусть сладострастие окутает тебя. Умри в томлении, погибни молодой. Разве ты желаешь дотянуть, когда глубокие морщины избороздят твоё тело, широкие сухие вены опутают дряблые члены, а твои чресла покроет ржавчина? Твои дети забудут тебя и оставят помирать в затхлости старого дома полного одиночества. Ты ль не насладишься распутством молодости? Юность твоя ушла. Ты погубила её, словно спрятанный от солнца цветок, запертый в темнице. Так не упусти сейчас. Примкни к легиону, впусти в душу Чёрную Матерь. Цепеней, торжествуй, насладись.

Голова кружилась, Максим не понимала, что происходит. Сотни силуэтов кружили вокруг. Женщины и мужчины — прозрачные, будто призраки, сошедшие с картин средневековья, ласкали её языками, безграничная любовь к их нагим телам поселялась в сердце.

— Но я не хочу быть швалью! — гневно закричала Макс. — Отстань! Кто ты?!

Она сидела на полу с широко расставленными ногами, куртка и юбка валялись поодаль за спиной, в кулаке зажаты собственные трусики. Жар присутствовал в голове и теле.

— Что произошло? — прошептала Максим. Только что она взошла по ступеням на второй этаж, взглянула на титана и… уже сидит голая перед комнатой родителей. Тут же она в миллионный раз мысленно одёрнула себя, пояснила, что Потап ей не отец. Она осмотрела себя неспешным изучающим взглядом и, опомнившись, мысленно панически закричав что есть силы: ведь сидит совершенно голая! — вскочила и влетела к себе в комнату. Макс прислонилась спиной к двери, истерично рассмеялась.

— Что это было? Как?.. Когда успела себя раздеть? — спрашивала она себя. Когда забежала в комнату, взгляд мгновенно уловил, что в комнате что-то не так: кто-то заходил. Она посмотрела на стол и сразу поняла — нет фигурки Геббельса.

— О, мой Геблер, — простонала Макс и хохотнула.

Неизвестно, по какому наитию она перевела глаза на приоткрытое окно и сразу определила, что бюстик выбросили на улицу. И даже догадалась — кто. Она поразмышляла: «Сходить сейчас поискать или оставить на завтра?» За окном заморосил дождь. Завтра обязательно пожалуется матери на профессора. А что, если сказать, что он её домогался? Пусть до скончания веков с кинжалом в зубах перед ней на коленках вытанцовывает, прощение вымаливает. Максим швырнула трусики в открытую дверь ванной комнаты.

— Вот старый педофил, наверняка копался в моём дневнике. Зато, теперь он знает, кем является. — Макс выглянула за дверь, удостоверилась, не сошёл ли атлант с «пьедестала» и не хочет ли её отыметь. Она рассмеялась, не прекращала задаваться вопросом: «Как оказалась голой перед громадной, белой как смерть, статуэткой?»

— Держи потолок лучше, пошлая свинья.

Ей было весело. И захотелось есть. Но спускаться к холодильнику — лень.

Максим расстелила постель, сходила в душ. Заносить новые мысли в дневник она не стала. Из платяного шкафа достала бас-гитару, побила большим пальцем по толстенным струнам, без усилителя и колонок было не «найс». Ещё пару лет назад они мечтали с Решкой-Рамси создать свою рок-группу, назвать, что-то типа «Вэмпайр Айс» или «Вэмпайр Вижен» и разъезжать по миру, гастролировать. Макс грустно улыбнулась, слёзы в глазах тужились, собирались рожать. Не хватало впасть в меланхолию. Милые мечты: приходят вихрем и исчезают ураганом. А когда-то любимыми её игрушками были юла и матрёшка. Кажется, вот-вот, совсем недавно, а так бесконечно давно. А сегодня… А уже сегодня они убили.

Совершённое злодеяние всецело завладело мыслями Максим. Она начала вспоминать, просматривая себя со стороны, смаковала свои действия. Иногда она ужасалась и сразу упивалась содеянным, её собственная безжалостность умиляла разум. Та запретная грань «не убий», порог нечеловеческой жестокости, переступлены, а само преступление — ужасающие кровавые подробности вдохновляли на новые подвиги. Максим вновь и вновь возвращала образ бродяги и беспощадно вонзала в его тело — нож.

Возле стеллажей справа от фортепьяно скрипнул паркет, бронзовая статуэтка на полке, изображавшая «фак», сдвинулась. Макс не услышала, а если и услышала, то решила, что снова показалось. Обманула себя. Она лежала в постели. Течение мыслей остановилось. Почувствовав между ног невероятный прилив возбуждения, она томно вздохнула, запустила пальцы во влажную плоть лона. В голове помчались притягательные образы разгульных мужчин. Максим приоткрыла губы, затряслась и тихо пискнула от сладкого изнеможения. И если ещё недавно она думала о каком-то величии, о предназначении жизни в индивидуальной миссии для всего человечества, избранности, то сейчас её полностью и бесповоротно захватили мысли о сексе.

— Завтра надо позвонить Жеке, и подарить себя, — прошептала Максим засыпая.

2

Анжела открыла глаза с мыслью, что Диана уж больно как-то неумолимо, натужно играет на скрипке, что даже слышно через почти звуконепроницаемые стены. Потапа не было: сегодня воскресенье, вряд ли уехал по работе, скорее всего, готовит девочкам завтрак. Его сторона постели ещё хранила тепло. Золотые часы на прикроватной тумбочке говорили, что только десять часов утра. Анжела вспомнила недавнишний, утренний сон, и блудливая, упоенная улыбка разрезала её лицо. Чёрт, ведь перед тем, как проснуться, она испытала оргазм чудовищной силы. Надо будет спросить, не её ли сладостные крики побудили Потапа проснуться и ретироваться на кухню. Анжела издала восторженный смешок. Пальцы правой ладони непроизвольно погладили промежность и словно ошпарились. Господи, хочется ещё! Как же хочется! Муж точно приревнует к её собственной руке, наречёт лесбиянкой и отправит в монастырь: избавится, как Пётр первый от своей жены. Правда, вряд ли суженая Петра прелюбодействовала, не изменяла, как она в грязных фантазиях из снов. Хотя кто их знает этих дам. Кто их знает.