Анна Оуэн - Стальное зеркало

Если бы другой… памятливый синьор написал настоящий, по всем правилам, донос, согласившись стать свидетелем, да нашел бы еще одного свидетеля под пару, то сюда бы пришли совсем иные гости. А еще вероятнее, хозяин сам оказался бы в роли гостя в ромском Священном Трибунале. Но молодой синьор проявил достохвальную умеренность в суждениях. Особенно же начал ее проявлять после двух часов беседы, вращавшейся, как тележное колесо вокруг оси, вокруг одной-единственной мысли — «ну и фантазия же у вас, многоуважаемый синьор де Монкада, знатная выдумщица, наверное, была ваша толедская нянька…».

К концу беседы де Монкада осознал, что поступил умно, обратившись со своими подозрениями к людям, способным оные подозрения развеять. Поскольку лучше двадцать пять раз выслушать обидные слова о силе своего воображения, чем незаслуженно заподозрить в колдовстве даже очень неприятного тебе человека. А уж обвинить…

А вот те, кто беседовал с ним, поступили не вполне хорошо. Поскольку сказали синьору де Монкаде правду и только правду, но не всю правду. Правда заключалась в том, что Господь создал волю человека свободной, а потому никакое колдовство, никакие чары неспособны склонить ее туда, куда она сама не стремится. Только правда заключалась в том, что если злая сила нашла трещину и все же проникла внутрь, знающему человеку ее след виден, как путь кометы через небо. А родичи, о которых так беспокоится синьор, чисты как голуби. А вот вся правда…

Всей правды заботливый синьор попросту не понял бы. Как не понимал ее пока что гость синьора Бартоломео Петруччи, Бартоломео Сиенца.

Хотя от синьора де Монкады гость отличался не только медлительной рассудительностью, но и без малого тридцатилетним опытом в пресечении любых происков пресловутой злой силы, то, что он увидел, требовало тщательного обдумывания и внимательного изучения. Разобраться с самим хозяином было не в пример проще. Умен, необыкновенно тщеславен, мыслит широко и свободно… если речь не идет о нем самом. Там нарисовал себе игольное ушко образа, и через него выглядывает в мир. Бескорыстный щедрый добрый Бартоломео да Сиена. Что ж, пусть дурачит сам себя, многие по сути своей таковы, что лучше как есть на люди не показываться, хотя от смирения братьев Ордена до суетного желания сиенца выглядеть смиренным — как от Ромы до земель антиподов. Пешком.

Но это — обычное, человеческое. И не самое худшее из человеческого. А легкая обида, которую все еще чувствует гость — от того, что от человека такого ума и такой отваги и во всем остальном ждешь настоящего, а не подделки. Но — человеческое. И не более того. И это — самое поразительное.

Синьор де Монкада ушел, успокоенный. И не узнал, что самое странное в деле его родича, Альфонсо Бисельи, заключается как раз в том, что Альфонсо не околдован. Попал в руки чернокнижников, встретился с врагом рода человеческого, общался с ним — все это у него буквально на лбу написано… и ничего. Малефики умерли страшной смертью, а молодой человек как был невинным агнцем, так и остался. Даже тень на него не упала. Удивительная история.

Но пока речь шла об одном Альфонсо, происшествие не выходило за пределы вероятия. В конце концов, молодой человек, сохранивший свои неудобные для вельможи, но заслуживающие искреннего восхищения душевные качества при дворе короля Ферранте, способен, наверное, устоять перед любым соблазном. Кроме того, чистые душой всегда могут рассчитывать на помощь свыше. А вот когда братья внимательно присмотрелись к предполагаемому совратителю и малефику — тот как раз впервые вышел из дому после болезни — тут всем троим наблюдателям показалось, что они Божьим попущением слегка сошли с ума. Бартоломео да Сиена выглядел так, будто он с этой тварью, по меньшей мере, пил вино каждую вторую пятницу. И это общение не оставило на нем никакого следа. Ни малейшего. А кроме того, он не делал зла — ни ради того, чтобы получить силу, ни при помощи самой силы.

Что оставило на сиенце следы, видимые обычным взглядом — это довольно интересный вопрос. На нападение разбойников он не жаловался, никакой вражды ни с кем не затевал, люди Монкады оставили его в покое — не только потому, что синьору Уго объяснили про его воображение, но и потому что синьора Уго спешно вызвал к себе двоюродный брат, и де Монкада отправился заниматься делом, к которому годился в десяток раз лучше: войной.

Однако синьор Петруччи сильно пострадал месяц-полтора назад. Может быть, просто избили, а, может быть, выспрашивали какой-то секрет. С усердием, не слишком заботясь о последующем телесном здоровье допрашиваемого. Это очевидно, если знать, на что смотришь, а гость сиенца разбирается в данном вопросе много лучше, чем сам хотел бы. И никаких жалоб. Интригующая история.

Как выглядят бывшие одержимые, если из них удалось выселить злого духа, гость знал тоже. Ничего похожего.

И — хрустящая корочка пирожка — радушие, с которым здесь приняли дознавателя ордена, было искренним. А примешивалось к нему разве что сильное любопытство и легкий, дальний, прохладный запах иронии.

Бартоломео-сиенцу было очень интересно знать, что он может извлечь для себя из внимания Священного Трибунала. И он не боялся ни визита, ни более подробного изучения или даже расследования. Что заставляло сходу предположить, что о том, чем занимается Трибунал, синьор Петруччи знает много, много больше Уго де Монкады. Это слегка настораживало, отчасти удивляло, но само по себе опасности не представляло. В Роме очень многие знают о существе дела не по слухам и страшным россказням, а по годам обучения в Перудже и других университетах. Там в головы будущих иерархов церкви вкладывают верные, хоть и ограниченные, представления об Ордене и его задачах.

— Синьор Петруччи, нам совершенно случайно стало известно, что вы посвящаете часть своего времени общей теории магии, — гость отхлебнул еще вина. — Да, вы правильно меня понимаете. Вы не нарушили ни светских, ни церковных законов. Об этом и речи нет. Но предмет ваших исследований опасен. Для вас и для окружающих.

Хозяин дома пожимает плечами. Ему немного больно это делать.

— Механика опасна. Медицина опасна. А уж химия… — синьор Петруччи фыркает себе под нос, видимо, ему есть, что вспомнить. — А если судить по дальним последствиям, то я не знаю дисциплины опаснее теологии.

Скучный ход, думает гость. Избитый. Те, кто поглупее, приводят совсем смешные отговорки. Почему мне нельзя, а соседу можно. А что мне еще было делать. Я не хотел, оно как-то само. Не думал, что получится так плохо. Более сообразительные любители запретных исследований обычно говорят, что все опасно. А что нож, что нож… да убить и пальцем можно! А что теория магии, да от обычного инженерного дела — глядишь, и крепости нет!..